Макар Последович - Магистральный канал

— Никому я ничего худого не сделал… — попробовал оправдаться Мечик.

Эти его слова подействовали как спичка, поднесенная к бочке с порохом.

— Ты? Ты не сделал худого? Да ты самый большой бездельник, какого еще земля не носила. Ты врун, бездушный обманщик… Ты… ты… ты…

Голос ее повышался с каждой секундой и наконец выяснилась причина, которая так возмутила мать.

— Ты ушел из дому… А свинья изрыла, истоптала весь огород, перепортила гряды… Опрокинула улей с пчелами… Пчел уже нету… Нету пчел…

Мечик побледнел как полотно.

Единственный рамочный улей, поставленный в прошлом году под яблоней-антоновкой, был настоящей радостью, утехой для отца. В наспех написанных карандашом письмах с сурового северного фронта он каждый раз просил сберечь пчел от лютых морозов. Старый пасечник Михал, который надеялся на отца Мечика как на свою верную смену, сам спрятал улей на зиму в омшаник, сам весной поставил его снова под яблоней, собрал мед. Написал зимой в далекую Финляндию теплое отцовское письмо:

«Ты, Микола, о пчелах не беспокойся. Не это теперь важно. Самое важное, чтобы ты вернулся живой и здоровый домой. А мы, всем колхозом, доглядим не только твою семью, но и твой рамочник. Что ему тут в омшанике, который мы с тобой утеплили, словно хату, сделается? Мы, браток Микола, еще не один десяток рамочников поставим в нашем саду. Еще не один омшаник для пчел построим. Только ты, браток, поскорее кончай войну и с победой возвращайся живой-здоровый домой. Вот что самое главное, а все остальное теперь не так важно…»

… И вот пчел, о которых так беспокоился отец в задымленной фронтовой землянке, в адском грохоте пушек, этих пчел уже нет.

Впервые проявил Мечик исключительную выдержку. Ни одного жалобного слова не сорвалось с побелевших, крепко сжатых губ. Хотя каждый удар и обжигал тело, будто раскаленным железом. Неподвижно, с широко раскрытыми глазами стоял он посреди хаты, молчаливый, как придорожный столб. Мать, ударив Мечика раз пять, вдруг остановилась и в полной растерянности выпустила из рук прутья. Потом дико закричала:

— Ме-ечик!

Мечик не отозвался, не тронулся с места. Только губы у него судорожно задергались.

— Мечик! Любимый! Дорогой сыночек! Почему ты не кричишь? Чего ж ты молчишь? Мечик! Ну, скажи хоть слово!.. Не пугай меня!..

Она схватила его в объятия, с какой-то неимоверной силой подняла и горячо, почти в исступлении, прижала к себе. Она подбежала к кровати, на которой, не обращая внимания на крики, мирно спала сестричка Мечика Олька, села на край и стала ласково гладить его светлые, растрепанные волосы, целовать его окаменевшее лицо.

— Мечик!.. Сыночек, горюшко ты мое горькое. Ну, отзовись. Ну, лихо их возьми, пчел этих! Если мы напишем отцу, он только посмеется над нами, что мы из-за пчел такую кашу заварили. Самое лучшее, что ты вернулся. Я ведь все думала-думала, отчаялась, изнемогла вся, разыскивая тебя. Я и на реку, и в поле. Страшные мысли в голову лезут… Ну, почему ты такой, никогда не скажешь, куда идешь? Все мое сердце изболелось за этот вечер…

Она гладила его волосы, чистый упрямый лоб. Великая материнская любовь и тревога слышались в ее голосе.

И Мечик не выдержал. Прижимаясь мгновенно измокшим от слез лицом к материнской груди, он закричал:

— Не буду больше… так делать… Никогда…

— И на аистово гнездо не полезешь?

— Не-ет.

— И на чердаке коровника прятаться не станешь?

— Никогда.

— И врать перестанешь?

— Ага.

Она поцеловала его в горячий лоб, осторожно посадила на кровать и, успокоенная обещаниями, пошла в сени за молоком. В эту минуту она и не подозревала, что кроме аистова гнезда, кроме таинственных недр чердака на свете есть еще много других заманчивых мест и дел, каких жаждала изведать, испытать неугомонная душа Мечика. А страшная клятва, которую дал Мечик в минуту полного очищения от грехов, касалась только того, что было хорошо известно и потому уже не представляло для него никакого интереса.

Весь следующий день Мечик был самым примерным мальчиком, самым послушным сыном. Покуда мать ходила на ферму доить коров, он успел начистить картошки, принести дров. Потом побежал в сад, чтобы посмотреть, что натворила там вчера свинья.

Рамочник еще лежал, отброшенный метра на три от яблони. Тут же валялась перевернутая крышка улья, янтарные куски сотов. Пчелы уже не звенели над головой Мечика, ни одна из них не подлетала к своему разрушенному гнезду…