Галина Карпенко - Клятва на мечах

Мама! Это мама сидит рядом в белом халате, в белой косынке. Мама! Алёша прижимается к маминой руке.

— Ложись на правый бочок, — шепчет мама, — вот так.

— Ты никуда не уйдёшь? — спрашивает Алёша.

— Никуда.

— И завтра?

— И завтра…

Василий Кижаев идёт в школу. Он не торопится, потому что выходит из дома загодя. Дед сам смотрит на часы, пока внук одевается, умывается.

«Пора, гвардеец! — скажет дед. И тут — хочешь не хочешь — выходи на мороз. — Ничего, добежишь полегоньку, не сто вёрст!»

Конечно, не сто. Разве где-нибудь ходят в школу за сто вёрст?

На мосту мороз крепче. Ветер со всех сторон. Хорошо, когда нет метели. В метель даже близко ничего не видать. Правда, в сильную метель Василия провожает дед.

«Может, сегодня и учиться не будут, никто не придёт?» — говорит внук.

Дед стоит на своём: «Не будет ученья, обратно пойдём. Не развалишься. Наше дело — прибыть вовремя».

С моста видна роща, за рощей — больница.

Василий идёт через новый посёлок.

В школу ещё рано, и он сворачивает в боковую улочку. Вот дом, где живут Бодровы. Калитка на щеколде. Окна в ледяных росписях. «Не топят, наверное…» От калитки к дороге следов не видать — ни больших, ни маленьких.

Кижаев задумался. Не заметил, как из соседней калитки появилась Наталья. С того дня, как упал Алёша с горы, Чиликина в школе не показывалась. «Больна», — отмечала Дуня в журнале. Может, правда, у неё была ангина?

— Выздоровела? — спросил Кижаев.

— Выздоровела! — Наталья отвечает бойко, очень бойко. — А тебя небось обсуждали?

— Кто меня обсуждал? — удивился Василий.

— А за Бодрова? — Наталья старается заглянуть ему в глаза. — Ты не бойся, я никому не скажу.

— Чего не скажешь?

— Может, я не слыхала, как ты его звал на гору: «Айда! Айда!» Не слыхала — и всё.

Василий смотрит на Наталью, которая предлагает ему коварную защиту. Ему хочется дать ей по шее.

— Почему не слыхала? Я громко звал. Всё правильно. Говори!

Наталья опасливо перешла на другую сторону.

— Подумаешь — «говори».

Наталья еле тащится в своих красных сапожках. А Кижаев уже далеко шагает, не оглядывается.

Нет, теперь он не простит Чиликину. Пусть заливается слезами: «Кижаев, давай помиримся, я на тебя не обижаюсь, я осознала!» Так было, и не один раз. Он, правда, и раньше не протягивал ей руки. Он просто, бывало, слепит снежок, запустит его подальше и закричит что есть мочи: «Чили-чили-чикалочки, проехали на палочке!»

Наталья расхохочется — вот и помирились.

«Чили-чикалочка…» Нет, теперь он её не простит.

* * *

— Дуня, — попросил перед началом урока Иван Мелентьевич, — составь, пожалуйста, список, кто хочет навещать Алёшу Бодрова.

— А когда идти? — сразу спросила Чиликина.

— Я узнаю, — ответил Иван Мелентьевич. Он повесил на доску рассказ в картинках о том, как зимуют звери, и предложил: — Я тебя давно не вызывал, Наташа. Может быть, ты пойдёшь к доске?

Чиликина сначала встала, а потом села и сказала:

— Я не могу. Мне очень жалко Бодрова.

— Давайте я пойду, — вызвался Кисляков. И начал рассказывать про ежа, который всю зиму спит.

Кижаев не слушал Кислякова.

Он вдруг вспомнил, как запустил на парту Бодрову шерстяной катыш на нитке и зашипел: «Мышь! Мышь!» Бодров не испугался. Завизжала Наталья, нарочно завизжала — она видела, что это шерстяной катыш.

«Ты знаешь, кто панически боится мышей?» — спросил Бодров у Василия.

«Кто?»

«Слон».

Василий подумал, что Бодров шутит. Но на следующий день он принёс книгу про слона, который разрушил клетку, когда в неё забежала мышь.

«Слон перед мышью совершенно беспомощен, — объяснил Бодров. — Мышь забирается в складки его кожи, между пальцев на ногах. Там даже у слона тонкая кожа. И слон не может стряхнуть мышь».

Василий помнил, что Бодров, возвращая ему катыш, сказал:

«Слона жаль. А тебе?»

«Чего его жалеть, слона, если он не может виться с мышью?! Смех один!»

Бодров с ним спорить не стал. Он вообще не спорил.

«Смешного мало», — сказал Бодров и захлопнул книжку.

Василий очнулся. Рядом стоял Иван Мелентьевич.

— Мы все беспокоимся об Алёше, — говорил он Чиликиной.

Василий понял, что Наталья не проняла учителя своей жалостью. На перемене Дуня составила список — он был большой: весь класс хотел навещать Бодрова.

— Я пойду первая. Я над ним шефствовала, поэтому я имею право! — кричала Чиликина.

И Дуня, чтобы от неё отвязаться, записала её первой.