Умар Гайсултанов - Арби

— Что за них дадут? Я ведь хотел договориться по-хорошему: пастух мне нужен, а твой сын…

Махмуд задрожал от ненависти. Арби, прижавшийся к отцу, почувствовал это по его дрогнувшей руке.

— Скорее ты свой затылок увидишь. Мой сын рабом не будет! Свет не без добрых людей: чего не хватит — займу, — твёрдо сказал Махмуд.

Не моргнув, Супани ласково ответил:

— Я не настаиваю, дорогой, были бы деньги — другого найму. Только успокойся… Ах, какое горе, какое горе! Бедная Яха…

И вот наступил базарный день. Махмуд поднялся засветло, потряс Арби за плечо:

— Вставай, сынок, напои коз.

Арби вскочил, не открывая глаз, нащупал свою одежду. Пока отец прибирал постель, разжигал очаг, он погнал коз к водопою. Доверчиво поглядывая на него жёлтыми пуговицами-глазами, семенили рядом две козы и два подросших озорных козлёнка. Но почему они притихли, жмутся друг к другу? Чуют, что ли, что Арби ведёт их к водопою в последний раз?

Отец с сыном съели подогретую чёрствую лепёшку, макая её в солёную воду, в которой когда-то лежал творог.

Солнце ещё не взошло, дымные облака прикрывали вершины гор. Слабый ветерок холодил щёки. Птицы перекликались осторожно, точно боялись вспугнуть просыпающееся солнце. Махмуд и Арби, подбадривая один другого взглядами и отрывистыми словами, гнали коз на базар.

Они миновали кривые улочки, низкие дома под земляной крышей. Глухие стены, окон на улицу мало, да и те крохотные. Улица извивалась между плетнями, сплошь закутанными вьющимися стеблями. Кое-где в зелени золотились дозревающие тыквы. А в воздухе, даже за версту от базара, стоял удивительный, ни на что не похожий гул. Базар расположился на южной окраине аула. Арби никогда не видел такого скопления людей. В одной стороне продавали коров, лошадей, буйволов, в другой — поношенные, старые вещи, домашнюю утварь. Мычание, ржание сливались с людским говором, и Арби показалось, что над селом жужжит монотонно огромный неведомый жук. Иногда мужской или женский голос вырывался из общего шума — это люди звали друг друга, стараясь перекричать остальных.

Махмуд погнал коз на площадку, где продавали мелкий скот. Арби ни на шаг не отставал от отца — трудно ли потеряться. А вокруг вовсю шла торговля, и каждый покупатель, приценяясь, непременно изо всех сил хлопал продавца по руке. Треск стоял такой, будто лопались большие бычьи пузыри.

К Махмуду подошёл старик.

— Твои? — спросил он и стал до обидного придирчиво оглядывать коз.

Потом старик принялся торговаться. Он брал правую руку Махмуда в свою левую и ударял по ней своей правой. Отец не соглашался; Арби видел, как старик снова и снова всё сильнее хлопал его по руке. Наконец старик полез в глубокий карман, долго рылся там, пока не вытащил такой же старый, как и он сам, кошелёк.

— И неуступчив же ты, — сказал он досадливо, отсчитывая деньги.

Когда старик погнал коз, Махмуд и Арби прошли по базару. Арби несколько раз оглянулся, хотя старик уже затерялся в толпе.

Махмуд утешал сына как мог. Но ведь он и не заметил, как в последнюю минуту озорной козлёнок остановился, посмотрел на Арби и заблеял тоненько, жалобно. Старик хлестнул его прутом — козлёнок заблеял ещё громче. Тогда старик грубо схватил его за рожки и повернул в другую сторону…

Махмуд шёл, глубоко задумавшись. Иногда он встречал знакомых, останавливался и подолгу разговаривал с ними, но, кроме имени Супани, Арби ничего не разобрал. Да он и не прислушивался. Только видел, как отец продал какому-то человеку свой острый кинжал с красивой рукояткой — прежде он никогда с ним не расставался. Купив горсточку липких конфет, они ушли с базара.

На главной улице села отец остановился у большого дома с воротами, похожими на ворота хорошей крепости. Он дважды пересчитал деньги, сжал их в левой руке и с силой постучал в ворота. Вскоре появился Супани, приветливо распахнул ворота, и Арби увидел в глубине двора второй дом, хлев, конюшню — всё под черепицей.

— Вот тебе деньги, — сказал Махмуд.

— Принёс? — притворно удивился Супани. — Вот спасибо. И проценты не забыл? Я сейчас очень нуждаюсь в деньгах.

Он сунул руку за полу бешмета, вытащил из нагрудного кармана толстый бумажник и спрятал деньги, любовно разгладив каждую бумажку. Из другого отделения он достал сложенный вчетверо листок бумаги и протянул Махмуду.

— Вот твоя расписка. Нам остаётся лишь простить друг друга.

— Человек должен быть хозяином своего слова и без этих бумажек, — гордо сказал Махмуд и, скомкав расписку, швырнул её на землю. — Идём, сынок, больше нам тут делать нечего.