Валерий Мусаханов: Там, за поворотом…

Успели как раз вовремя: Федя уже умылся, переоделся и собирался уходить.

— Ну, хвалитесь, — сказал он со своей обычной усмешкой, и мы подали ему аттестаты. У меня было пять «четверок», а у Кирки — всего три, остальные «пятерки».

Федя развернул скрученные в трубку листы плотной бумаги, долго рассматривал, улыбаясь. А мы стояли и ждали, что он скажет. И в это время подошел токарь Сергей Степанович, тоже одетый в чистую рубашку и аккуратный пиджак. Он поздоровался с нами, как со старыми знакомыми, и сказал Феде:

— Пошли, Семенов, пивом угощу.

— Нет, спасибо, Степаныч. Вот, посмотри, как моя бригада семилетку закончила. По первому классу, — Федя протянул токарю наши аттестаты.

Сергей Степанович бережно принял их и долго рассматривал.

— Молодцы, — сказал он. — А в ученики ко мне еще не надумали?

— Ну, это ты брось, Степаныч. Они шоферами будут, — сказал Федя и добавил, улыбаясь: — Ты мою бригаду не переманивай.

— Ладно, не буду. Ну, всего хорошего, — Сергей Степанович пожал нам руки и пошел к выходу.

— Сейчас свечу отдам. Приведите свою машину в порядок. В воскресенье на рыбалку поедем, — сказал Федя.

Мы чуть не запрыгали от радости.

И началось наше летнее житье.

Мы ездили с Федей на озеро Разлив, на речку Саблинку. Варили уху на костерке. И хоть рыбешка попадалась нам мелкая, но уха получалась замечательная — чуть пахнущая дымом и наваристая. Солнце большим красным колесом скатывалось за дальние леса, и прибрежные кусты давали длинные лохматые тени, стихал ветер, вода становилась розовой, умолкали птицы; наступал короткий миг неподвижности всей природы и глубокой тишины, и наши ложки застывали над закопченным котелком с ухой, потому что никто не хотел нарушать этот короткий предвечерний покой. А как только солнце скрывалось, сразу просыпался ветер, и кусты и ближние сосны приходили в движение.

Мы быстро дочерпывали уху, гасили головешки, оставшиеся от костерка, кто-нибудь мыл котелок, надраивал его до блеска песком, потом отправлялись в обратный путь.

Славно было ехать по пустынному вечернему шоссе. Федя пропускал нас вперед, а сам ехал позади. Согласно жужжали моторы наших машин, повороты плавно наклоняли нас набок, и вся дорога, от обочины до обочины, была наполнена сизовато-молочными сумерками, после которых сразу наступает белая ночь; и мне казалось, что мы не едем, а летим над асфальтом, и было так хорошо на душе, что хотелось петь песни, не обращая внимания на тугой ветер, бивший в лицо.

Но в такие поездки мы отправлялись только по выходным, а в будни мы, как на работу, приходили в гараж. Иногда помогали Феде заполнять путевые листы на завтрашний день. Нужно было аккуратно вписать в графу фамилию шофера и номер автомобиля. А когда машины начинали возвращаться в гараж, мы вместе с Федей спускались в яму и тоже осматривали машины, вернее, осматривал-то он и объяснял нам, где какая неисправность, а мы слушали и старались запомнить. Мы с Киркой принесли из дому по старой рубашке и брюкам и вешали их в Федин шкафчик со спецодеждой. Слесари и шоферы в гараже уже привыкли к нам и здоровались, как со старыми знакомыми. А в обеденный перерыв Федя вместе с нами садился в кабину какого-нибудь стоящего грузовика и показывал, как выжимать сцепление и переключать скорости, и мы с Киркой потом подолгу тренировались. Мотор машины не работал, но все равно казалось, что мы едем по-настоящему, и тяжелый грузовик слушается каждого поворота руля. И мы уже знали любой рычаг, всякую кнопку на щитке автомобиля.

День в гараже проходил так незаметно и быстро, что мы всегда огорчались, когда Федя командовал:

— Шабаш! Умываться.

Вместе со всеми слесарями мы умывались над длинным жестяным лотком в раздевалке, переодевались в чистые рубахи и брюки. Мы заводили свой вело-мото, а Федя, как обычно, ехал позади.

Дорога от гаража до Фединого дома была короткой. Он жил на широкой и тихой улице возле Таврического сада. Улица носила странное название — Парадная. Вернее, нам это название казалось странным, потому что ничего парадного в ней не было, — желтые дома с простыми фасадами по одной стороне и похожие на казармы дома за узким сквериком по другой стороне. Но Федя объяснил, что раньше, еще при Петре Первом, здесь были казармы гвардейского Преображенского полка, а на улицу выходил широкий плац, на котором проводились строевые занятия и парады. Вот с тех пор улица и называется Парадной. По ней совсем почти не ходили машины, и прохожие попадались редко, так что можно было ничего не опасаться и вволю поездить по гладкому асфальту. Здесь Федя учил нас трудным поворотам, наклонной и гоночной посадке на мотоцикле. Особенно нам нравился «боевой разворот», — нужно было дать хороший разгон, быстро отпустить рукоятку газа, выключить сцепление и сразу нажать на педаль заднего тормоза до заноса, сильно наклонить машину влево, опираясь левой ногой об асфальт. Заднее колесо скользило вправо, а машина резко разворачивалась почти на сто восемьдесят градусов, и тут нужно было успеть выравнять ее поворотом руля и корпусом, включить сцепление и дать газ… Это был лихой разворот, им пользовались гонщики и военные мотоциклисты, и Федя говорил, что таким разворотом можно избежать столкновения с неожиданным препятствием. Правда, у меня этот поворот получался хуже, чем у Кирки, — не хватало веса, чтобы телом хорошо управлять машиной.