Валерий Мусаханов - Там, за поворотом…

Через неделю, сразу после школы, мы помчались к Ивану Николаевичу. Кирка нажал кнопку звонка и прикусил нижнюю губу.

— А вдруг продал уже? — срывающимся шепотом спросил я.

Кирка только дернул плечом.

Мы напряженно прислушались к тишине за дверью квартиры, наконец расслышали шаги. Дверь распахнулась.

— А, пришли, — сказал Иван Николаевич и улыбнулся. — Я уж думал-гадал, куда это вы запропали. Ну, проходите, — он отступил, и мы вошли в переднюю.

— Маша, Машенька! — закричал Иван Николаевич в глубь коридора.

Вошла его жена, и мы поздоровались.

— Вот, пришли все-таки, — сказал ей Иван Николаевич.

— Мойте руки, будем обедать, — сказала своим высоким и чистым голосом жена.

Мне не терпелось заполучить мотоцикл, и вообще не хотелось есть, но отказаться я не решился, а Кирка сказал:

— Спасибо, мы уже обедали.

Иван Николаевич развел руками и посмотрел на жену. Она ничего не возразила и, повернувшись, пошла по коридору.

Иван Николаевич сказал нам шепотом:

— Вы не смущайтесь, она добрая. Просто Колю забыть не может. Как увидит мальчишек, так плачет.

Мы тихонько вышли из квартиры и спустились во двор. Иван Николаевич отомкнул сарай. И мы снова увидели вело-мото. Он все так же стоял на хромированной подставке, поблескивая голубым лаком щитков и бачка, и, задрав переднее колесо, казалось, приготовился к прыжку, — теперь это была наша машина!

Я отдал Ивану Николаевичу деньги.

— Ну, счастливо владеть, — сказал он, пожимая нам руки. — Летом подъедьте, покажитесь. И вот документы, не потеряйте.

Медленно двигались мы по Лиговке, через Невский, по улице Восстания. Я держался за руль, а Кирка — за седло, и прохожие оглядывались. А наша машина блестела голубым лаком и сверкала хромированными частями. У меня не было варежек, а руль был холодный от мороза, но руки не мерзли. По нашей улице мы катили машину еще медленнее, и очень хотелось, чтобы кто-нибудь из ребят попался навстречу и увидел нас. Но никого не было. И только у дома двадцать девять наперерез нам метнулась долговязая фигура в потасканной черной шинели и странной бескозырке без ленточек.

— Эй, здорово, пацаны! — услышали мы писклявый знакомый голос.

Мы остановились. Секунду я смотрел на чье-то знакомое узкое лицо и не узнавал, а потом вдруг узнал и эти линялые глаза, и узковатое тускло-бледное лицо. Это был Вовка Земсков. Бескозырка была маленькой и мелкой, едва прикрывала темя, и было видно, что Вовка острижен под ноль, кожа головы покраснела от холода, и сильно торчащие уши тоже были красные. Полгода не встречались мы с Вовкой; за это время он здорово вытянулся и вообще стал какой-то другой.

— Ты где пропадал? — спросил Кирка.

— Отсюда не видать, — важно ответил Земсков, достал из кармана шинели кривой окурок папиросы и спички. Огонь у него угасал, и он испортил несколько спичек, прежде чем прикурил. Потом затянулся так, что на бледных щеках появились впадины, и сказал:

— А вы все шпаните?

— Чего? — не понял Кирка.

— Ничего, — криво усмехнулся Вовка, — попадете в колонию — узнаете.

— А мы туда не собираемся, — сказал я.

— Это как повезет. Где драндулет угнали? — спросил Вовка.

— Сам ты драндулет. Это вело-мото ДКВ, — ответил Кирка.

— И не угнали, а купили, — добавил я.

— Ничего себе, богачи, купили. Так я и поверил. Это в милиции заливать будете. Где вы столько грошей взяли? — сказал Вовка все с той же усмешечкой. А я разозлился за усмешечку и за недоверчивый тон.

— Ладно, пошли, — сказал я Кирке и двинул машину вперед. Земсков пошел рядом.

— Летом покатаемся, да?

— Кто покатается, а кто и посмотрит, — бросил я на ходу.

— Где-нибудь учишься? — спросил Кирка.

— Не, я уже ученый. У меня свои дела, — он выплюнул окурок. — Ну, бывайте, — и, сунув руки в карманы шинели, пошел прочь. Мы даже не оглянулись, не до него было.

С трудом мы вкатили машину на второй этаж в Киркину квартиру и поставили в просторной передней. И здесь, под светом двадцатипятисвечовой лампочки, среди стен, оклеенных желтоватыми обоями, вело-мото выглядел большим тяжелым мотоциклом. Мы молча стояли в передней и смотрели, как в тепле запотевают лакированные голубые поверхности, и мне казалось, что все это неправда, что это только снится в обманном предутреннем сне.

С этого дня мы с Киркой все время испытывали тихое радостное возбуждение.

И в школе дела наши шли хорошо. Как ни странно, приличная учеба не требовала особенного напряжения. Домашние задания давались нам легко, и делали мы их быстро. Может быть, все это получалось потому, что нам не терпелось заняться своей машиной. А мы с Киркой договорились, что, как приходим из школы, сначала по-честному делаем уроки и только потом занимаемся вело-мото. Вообще мы здорово изменились, даже наши матери были довольны тем, что мы не болтаемся целыми днями по улице и не приносим из школы двоек и замечаний в дневнике. Они, конечно, сначала насторожились — и Мария Сергеевна, и моя мать, — но потом поверили, что с вело-мото все в порядке, что мы его нигде не свистнули. Правда, пришлось признаться, что мы давно копили деньги, заработанные пилкой дров, и даже дать адрес Ивана Николаевича. Моя мать ходила к нему, выясняла, правду ли мы говорим, — она не верила сначала, что нам продали мотоциклик так дешево. Ну, а потом уж наши матери были довольны, что мы попритихли. Мария Сергеевна даже не ворчала на то, что весь коридор пропах бензином и смазочным маслом, потому что мы без конца смазывали и чистили нашу машину. Все вечера мы проводили около нее или за книгами о мотоциклах. Мы уже знали каждый болтик, любую гаечку в нашем вело-мото. Мы начистили его так, что он сверкал, как хирургические инструменты. И чем больше мы возились и чистили, тем сильнее хотелось нам испытать его. Мы уже пробовали прокатиться по коридору только на педалях, не заводя двигателя. Это было здорово, хотя педали крутились туговато. И мы торопили время, чтобы быстрей пришла весна и можно было бы попробовать мотор. Нам казалось, что стоит только поднажать на педали, чуть разогнаться, отпустить сцепление, и мотор затарахтит задорным ритмичным таканьем и машина рванется вперед. Я даже похудел от нетерпения. А весна все не наступала, дни тянулись медленно и нудно, и уже не было никаких сил терпеть. Мы решили завести мотор прямо в квартире.