Леонид Фролов - Полежаевские мужички

Вовка открыл калитку своего дома, замка на дверях не было, но Вовку, судя по всему, не ждали, потому что свет в избе не был зажжен. Само собой, родители были уверены, что сын носится у клуба с другими ребятами.

Вовка поднялся на сеновал, где у него было постелено, разделся и, комом бросив одежду, упал на подушку. Он уже сквозь сон натянул на себя холодное одеяло и тут же увидел, как в яви, огромного петуха, того самого, голенастого, с горевшим калиной гребнем.

Петух убегал от кого-то, бойко отбрасывая назад голенастые ноги, пригнув шею к земле и чудом не опрокидываясь клювом в землю. Шпоры его мелькали медными пятаками, а гребень надломленно зависал над глазом и по капле ронял на дорогу густую кровь. Кровь, твердея, отскакивала от земли калиной-ягодой. Мальчишки собирали ее в пыли.

— Ребята, — слабым голосом умолял их Вовка. — Да калины и в палисаднике можно нарвать.

Но они не слышали его крика, бежали за петухом, и Вовка бежал вместе с ними, только не нагибался за ягодами. Петух убегал от него. И пока Вовка гнался за ним, произошло непонятное превращение: петухом-то стал Вовка, и не у настоящего петуха, а у Вовки уже сочился кровью гребень. Вовка ощущал его тяжесть, чувствовал боль в надломе и видел отпрыгивающую от земли калину.

«Так от кого же я убегаю?.. Надо остановить кровь», — и догадывался, что бежит от себя самого, а тот, настоящий петух, идет следом и горделиво клюет ягоды.

«Что ты делаешь? Не твои!» — продолжая бежать, кричал Вовка, не понимая, зачем он бежит от себя. Ведь вон настоящий-то петух не бежит…

Вовка проснулся совсем разбитым. Отца с матерью в доме не было. На столе лежала записка. «А кто будет копать картошку?» — прочитал Вовка и сразу узнал руку отца. Уразуметь же смысл записки он долго не мог. Ох уж эта отцовская манера изъясняться с сыном! Все подковырочками, насмешками, недомолвками… Что за загадку решил загадать он сыну сегодня? Ах, да, Вовка вспомнил: отец же вчера с утра говорил, что если Володька будет свободен, пусть копает в огороде картошку — начнутся занятия в школе, и вздохнуть станет некогда. Надо же… Вовка с этими мастерскими отцовский наказ забыл-исперезабыл. Значит, о нем и напоминал отец, когда Вовка у ворот воевал с петухом. Еще бы: со стороны-то, конечно, картина открылась не из тех, что облагораживают сыновей в глазах родителей. Опять, скажет отец, мой балбес ветер в поле гоняет.

Вовка склонился над умывальником, чтобы ополоснуть лицо, и обомлел, увидев себя в зеркало: все губы в кровоподтеках. Вот уж верно, петух с калиновым гребнем. Стал руки намыливать — а на обеих ладонях мозолищи: «копать картошку» — и мыло-то взять больно.

Побитой собакой вышел Вовка на улицу. Ноги были словно резиновые, шарашишься на них, а не идешь. Казалось, не на тракторе вчера ездил, а марафон без тренировки сдавал.

Вовку, как преступника, потянуло к месту своего преступления. Он направился к мастерским. И второй раз за сегодняшнее утро удивился: трактор стоял уже у ворот. Может, и не было этой дурацкой ночи? Может, приснилось все?

Нет, шнур от Вовкиной ременной плетки висел, захлестнутый петлей, на дверной ручке. Вовка его не вешал. Значит, Микулин подобрал на земле и, обо всем догадавшись, пошел по следам, оставляемым гусеницами. Конечно же, трактор не птица, не по воздуху улетел.

Микулин сидел на завалинке, курил.

— Ну что, Володя, утер нам нос? — спросил он тихо. В его голосе не было ни иронии, ни угрозы, скорее даже прозвучала нотка жалостливости.

Вовке сделалось стыдно.

— Да-а, — протянул Микулин и отвернулся, чтобы не встречаться с ним взглядом, словно в чем-то был виноват и сам.

И угораздило же их заблудиться. Митька, кажись бы, все тропочки знал в лесу, все развилки затравеневших дорог, все ложки и поляны — а вот, будто глаза на затылке были, проскочил приметные места, завел всех троих, и себя в том числе, в лешачиные буреломы. И ведь наладились-то за грибами вечером, когда пастухи коров пригнали домой, и потому не собирались дальше просеки забираться — отправились совсем налегке, по одной корзинке в руках. Думали, на жарёху наломают — и ладно. А грибы не попадались, так и просеки не заметили, оказались черт знает где.

Обросшие седыми бородами ели — не каждую и руками обхватишь! — устремляли свои вершины к небу, которое уже начинало сливаться с раскидистыми лапами деревьев и только кое-где просвечивало между ними морозно мигающими звездами. Лес угрюмо затих: где-то за полями, за долами ветер улегся спать и не беспокоил его.