Ирина Карнаухова - Наши собственные

Спал дом.

И вдруг на подоконник вскочил Одноглазый. Замахал крыльями и, вытянув жилистую шею, заорал, как всегда, некстати (солнце ведь уже давно взошло): «Кукареку!»

Заорал так пронзительно, зло и громко, что все его худое тело задрожало от этого крика.

— Что ты! Что ты! — замахнулась на него Анна Матвеевна, — что ты кричишь? Детей разбудишь да, не дай бог, еще накличешь кого-нибудь. То тихий-тихий, а то на всю округу заорал.

Но Одноглазый не унимался. Ему тоже, видимо, надоело клевать в огороде зеленый лук и жесткую редиску. Он требовал пшена, овсянки, хлеба; он требовал желтых лоснящихся зерен кукурузы.

— «Ку-ку-ру-зы!..» — кричал он пронзительно, хлопая крыльями.

Анна Матвеевна ошеломлена такой дерзостью, шумом, криком. Она замахала на него рукой, а он вместо того, чтобы убраться к себе под крыльцо и немедленно замолчать, прыгнул в кухню и клюнул Анну Матвеевну в босую ногу.

— Ах ты этакий! — рассердилась старушка. — Погоди уж!

Да где справиться ей с крылатым разбойником! Он заскакал по плите, по рукомойнику, взлетел на полку с посудой, и загремели оттуда алюминиевые кастрюльки, ковшики, скалка, чашки… Ну и звону, треску, ну и осколков!

Встревоженная Таня остановилась на пороге.

— Что у вас здесь происходит?

— Ну, все он… Все он окаянный! Кричит, дерется, посуду бьет.

— Кто он? — с изумлением осмотрелась Таня и увидела взъерошенного петуха, сидящего на мясорубке, с вызывающим и дерзким видом.

— Ах, вот кто! — засмеялась она и быстрым движением схватила Одноглазого. — Ну, бейся не бейся, а сиди теперь под мышкой.

— Нет, ты не смейся, Танечка, тут дело серьезное.

— Подумаешь, серьезное! Петух!

— Да не в том дело, что петух, — заворчала Анна Матвеевна, — конечно, если бы курица, было бы лучше, яйца бы несла, а в том дело, что, во-первых, — кричит на всю округу; ребята у нас чуть не шепотком разговаривают, а этот кого угодно сюда приведет, горластый такой!

— Да… это нехорошо, — задумчиво подтвердила Таня и погладила его победную головушку.

Как она любила по утрам слушать задорное его кукареканье и перекличку петухов в соседних деревнях!.. Теперь в соседних деревнях петухи не поют. И этому нельзя.

— А чего уж хорошего! Потом, Танюшка, его же кормить нужно. Нельзя же тварь животную держать некормленною. А кормить, сама знаешь, нечем.

— Нечем, — роняет Таня и все больше хмурится.

— А через неделю от него одни кости останутся. Ни себе, ни людям. А то его, может, еще и Тишка сожрет.

— Ну, и что вы хотите?

— Суп я из него сварю, — вздыхает Анна Матвеевна. — Жалко, конечно, но ведь и ему плохо, и нас подвести может. А так ребята хоть бульончику поедят. Ведь тощают ребята.

Таня крепче прижала к себе Одноглазого, и губы у нее задрожали.

— Танюшка, ведь Мусю-то больше жалко. Разве ей плохо курятинки кусочек съесть?

Таня подала петуха Анне Матвеевне и выбежала из кухни.

Вкусный парок вьется над кастрюлей. Лиля вошла в кухню и остановилась — куриный бульон!

— Анна Матвеевна, откуда это?

Старушка смотрела в сторону.

Лиля сразу все поняла, и ей стало как-то не по себе, хотя она и не была привязана к Одноглазому. Петух как петух, да еще кривой. Ведь и существуют они для того, чтобы из них варили бульон. Но все-таки… Он был такой забавный… Такой живой… И вдруг, с испугом взглянув на кастрюлю, Лиля быстро ушла.

А Таня вернулась на кухню.

— Анна Матвеевна, а что мы скажем ребятам? Они не будут есть.

— Ох, я уж об этом думала… Не знаю, прямо не знаю.

— Скажем, — из консервов. Ведь бывали такие консервы куриные, — правда, Анна Матвеевна?

— Бывали, бывали, — подтверждает Анна Матвеевна. — И у нас были. Ребята знают.

— Ну вот, скажем, — из консервов.

Анна Матвеевна согласно кивнула.

Таня оказалась права: как только ребята сообразили, что в их тарелках налит куриный суп и в золотистой его глубине плавают куски курятины, как на Анну Матвеевну посыпались вопросы: «Откуда это?», «Где вы взяли курицу?»

Разъяснения Анны Матвеевны, что это суп из куриных консервов, слабое поддакивание Тани никого не убедили. А тут еще и Лиля смотрела куда-то в сторону, и Василий Игнатьевич покашливал и поправлял пальцем свой стриженый ус, что всегда служило у него признаком волнения. И мало-помалу тарелки отодвигались, и никто не взялся за ложку. Только Леша спокойно уписывал суп за обе щеки. Жалко, что хлеба нет, а лепешка такая маленькая!

Каким-то неведомым образом влетело в столовую и пошло шепотком гулять из уст в уста слово «Одноглазый». И вот уже нахмурился Юра. Глядя на него, оттопырил толстые губы Пинька, наполнились слезами глаза Кати. А Муся оттолкнула тарелку, расплескав драгоценный суп на скатерть, и закричала тоненько и зло: