Ирина Карнаухова - Наши собственные

Таня побледнела; страх сжал ей сердце; она оглянулась, но рядом не было никого, кто бы мог помочь… Все же опасность видимая и явная всегда легче скрытой… Таня встала, подождала, пока пройдет предательская дрожь в коленках, подошла к окну и распахнула его. В то же мгновение Василий Игнатьевич задул свечу. Перегнувшись через подоконник, Таня увидела темную фигуру, прижавшуюся к стене.

— Впустите, — прошептал знакомый женский голос, — это я — Мокрина. Заднюю дверь откройте.

Мокрина была доярка соседнего колхоза, которая привозила в здравницу молоко.

Вот она стоит в комнате.

— Нет никого чужого?

— Нет.

— Ребята спят?

— Спят.

Тогда Мокрина вздыхает облегченно и кланяется:

— Ну, тогда здравствуйте.

И тут ее бурно обнимают все трое. Ее — первую вестницу с воли, первого друга, нарушившего их одиночество.

Мокрина еле освобождается от них и садится в кресло. Ноги у нее босы и исцарапаны колючками; вся она по самые глаза укутана в черный шерстяной платок, и под платком у нее топорщится какая-то кладь. Сколько вопросов обрушивается на нее! Она не может ответить на все вопросы, многое ей самой неизвестно, но знает главное: народ накапливает силы.

— Мне надо скорее идти, — говорит она, — пока темно. Я ведь болотом пойду… А вам велели сидеть потише, никуда не выходить, будто уехали отсюда… будто нет никого…

— Кто велел?

— Ну, кто?.. Народ велел. А вот это, — Мокрина вытаскивает из-под платка узелок, — это вам собрали… Мы ведь знаем, плохо у вас с едой… Кто что мог… Извините, что мало… Ни у кого ничего не осталось. Что подожгли, что забрали… Так что не обижайтесь…

На столе лежат печеные яйца, хлеб, картошка, небольшие куски сала.

— Кто? Кто это послал?

— Кто? Народ.

Народ с босыми исцарапанными ногами, с заплаканными глазами, окруженный пепелищами, могилами, виселицами, говорящий шепотом и пробирающийся ночью по болотам родной страны, но не склонивший голову.

— Народ, — повторяет Анна Матвеевна благоговейно.

— Ну, я пойду, — торопится Мокрина. — Я приду в следующий вторник, в это же время.

Она проскальзывает в приоткрытую дверь и бесшумно растворяется в лесу.

И кажется, что именно в том месте, где она исчезла, зажглись первые лучи зари.

Но она не пришла ни в ближайший вторник, ни в следующий.

Солнце палило нещадно. Казалось, что где-то открыли огромную духовку и из нее лились потоки сухого, горячего воздуха. Было трудно дышать. Анна Матвеевна задыхалась, ходила с мокрым платком на голове.

— А я скоро совсем зажарюсь, — жаловалась Муся.

— Да, да, — поддакивал ей Василий Игнатьевич, — ты и так уже похожа на румяную булочку, — и он ласково щипал ее за щеку, с грустью отмечая, что эта детская щека потеряла свою упругость.

Опустились в истоме ветви берез, высохла лужица у колодца. Тишка залез под приземистую ель, — там было прохладно и пахло чем-то вкусным, наверное мышами.

Ребята попрятались в комнатах. И только в самом конце огромного участка здравницы, где лес вплотную надвинулся на ограду, где переплелись, перепутались деревья, кустарники, высокие травы и пышные папоротники, за старой заброшенной баней слышались приглушенные голоса.

Юматик и Пинька, обливаясь потом, покрытые пылью, копали землянку.

— Ты понимаешь, — говорил Юра, неуклюже орудуя лопатой и с такой медвежьей ловкостью отбрасывая землю в сторону, что сухая пыль мгновенно оседала на его лице, — мы делаем общественно-полезное дело. Ведь совершенно неизвестно, что будет, вдруг на нас нападут немцы, тогда мы должны отвести сюда женщин и детей. Так всегда делали в гражданскую войну. Здесь мы их спрячем.

Юра перевел дух, оперся на лопату и вытер запылившееся лицо.

— А кто это женщины и дети? — недоуменно спрашивал Пинька.

— Ну, как ты не понимаешь? Все: Анна Матвеевна, малыши, Таня и Лиля, Василий Игнатьевич…

— Василий Игнатьевич не женщина!

— Ну все равно, стариков тоже полагалось прятать.

— А мы?

— Ну… а мы будем их защищать.

— А… чем? — Пинька хотя и смотрит с предельным обожанием на Юру, но не теряет трезвости суждений.

— У Геры есть ружье. Можно еще взять топор, вилы, как в войну двенадцатого года.

Пинька имеет самое смутное представление о войне двенадцатого года. Но зато он достаточно много знает о пулеметах и самоходных пушках, которые он видел на параде, чтобы согласиться на такое несовершенное оружие, как вилы.

— Ну, это знаешь…