Юрий Бриль - Рядом с зоопарком

— Девочку провожал, да?

— Нет, я с ребятами.

— Ну-ну, не скажи, — и она засмеялась каким-то неестественным смехом.

— Рано ему еще, — заметил папа, — у него еще тачанки в голове.

Я проснулся часов в пять вечера, как раз к приходу с работы мамы, и сидел перед ней в трусах, дрожал от холода. Хлопнула форточка, в комнату ворвался ветер, приподнял тюль, и он, как облачко, поплыл у меня перед глазами. Холод стал совсем невыносимым, не было никаких сил унять дрожь.

— Что с тобой, Костик?- — спросила мама. — Ты почему трясешься? — она потрогала мой лоб, щелкнула счетами: — Ты заболел.

Я очень обрадовался, что заболел. Люблю болеть. Под голову тебе взбивают две громадные пуховые подушки, пристраивают к кровати журнальный столик, а на нем чего только нет: и конфеты, и дефицитный зефир в шоколаде, и располосованный на части ананас — запашище на всю квартиру! Но главное, конечно, не в этом. Главное, папа и мама во время моей болезни становятся совсем другими.

— Хочешь, Костик, я прочитаю тебе про шпионов, — предлагает папа.

— Попей молочка, Костик, — просит мама.

Когда я болею, мне угождают, меня просят, со мной советуются, словом, я чувствую, что что-нибудь да значу.

Однако на этот раз все было не так.

— Папа, — попросил я, — почитай мне вот отсюда. — И я отчеркнул ногтем в «Чапаеве». «В черной шапке с красным околышем, в черной бурке, будто демоновы крылья, летевшей по ветру, — из конца в конец носился Чапаев. И все видели, как здесь и там появлялась вдруг и быстро исчезала его худенькая фигура, впаянная в казацкое седло».

— Да ты и так его наизусть знаешь, — отмахнулся от меня папа.

А мама занялась шитьем и тоже на меня не очень-то обращала внимание. И уж вовсе расхотелось валяться в постели после того, как пришел ко мне Вадик.

— Что это такое? — спросил он, увидев на столике мой дневник.

— Не видишь, что ли? — ответил я, любуясь красиво выведенными буквами.

— А зачем?

— Да так…

Он раскрыл дневник. Я не стал отбирать, потому что был уверен — Вадик придет в восторг, прочитав хоть страницу.

«…И стали нас допрашивать.

Белый генерал и четыре белых офицера сидели за длинным столом. Три отважных разведчика стояли перед ними со связанными руками.

— Нуте-сс, нуте-сс, — сказал генерал Гнилозуб, — и сколько же мы раз ходили в разведку?»

Странное дело, но в голосе Вадика слышалось самое неприкрытое издевательство.

«— Вот ты, к примеру, любезный, не имею чести знать настоящей фамилии, — он ткнул крючковатым пальцем в Вадима.

Тот только пожал плечами.

— А ты? — теперь палец генерала упирался в Геннадия Ивановича.

— Чистосердечное раскаяние смягчает вину, — заметил один из белых офицеров.

— Будете запираться — будем пытать. У нас такой порядок, — сказал другой.

Геннадий Иванович стоял набычившись, сжав плотно губы.

— А, что с ним церемониться! — вскричал, теряя терпение, Гнилозуб. — Всыпать как следует — и в погреб, а наутро — расстрелять!..»

— Все — вранье, — захлопнул мой дневник Вадик. — А вообще-то, я смотрю, ты неплохо устроился. Умудрился ведь как-то простудиться… А меня к следователю вызывали!

Нашел чем хвалиться. Я тоже, между прочим, говорил со следователем. Не знаю, с тем же самым или с другим. Странным он мне показался. Сколько знаю, в кино таких следователей не показывали. И познакомился я с ним, можно сказать, при странных обстоятельствах.

Вышел утром в самое свое любимое время, около девяти. Еще не жарко было. Солнце как бы пробовало свои лучи. Выпустит, потом спохватится: не слишком ли горячие, нельзя же вот так сразу жарить людей. Закроется облаками, вроде застесняется.

У нашего подъезда стоял дядь Лешин «уазик». Я подошел к машине, попинал колеса, как это делают шоферы. Появился дядь Леша, вытер руки тряпкой, улыбнулся: «Ну что, — говорит, — поедем?» — «Мне что, — говорю, — поедем». Я сел в кабину, жду. И дядь Леша чего-то ждет, не включает скорость.

— Ты подожди, сейчас Анну Георгиевну отвезем в одно место, а потом поедем заправляться, не возражаешь?

Я хотел возразить, но не успел — открылась дверца, и на заднее сиденье села Анна Георгиевна. Только «здрасте» сказал, смотрю — стрелка спидометра уже у сорока задрожала.

Пока мы ехали по нашей улице, я надеялся, что ничего плохого моя нечаянная встреча с Анной Георгиевной не принесет, но, когда, постояв перед красным глазом светофора, мы свернули на всегда чистую, подметенную Калинина, меня начали мучить дурные предчувствия. Мы неумолимо приближались к ненавистному мне дому. Ага, точно. Калинина, 15, детская комната. «Уазик» остановился. Радиоприемник, настроенный на «Маяк», пропикал девять ноль-ноль.