Юрий Бриль - Рядом с зоопарком

— Славик! Дай мне! — вбежал Федя.

— Зазнайство — я сам! О-оо! — схватился он за живот.

Федя подскочил, хуком справа, хуком слева, кулаком в лоб, ногой, и другой, и обеими. Упала и вторая голова, покатилась. Тут как раз подоспели взрослые и Гриня. Увидев, как ребята разделываются с Загниленом, Петр Никанорович и сам не вытерпел, ухватил за заплесневелый его бок. Елена Ивановна тоже не вытерпела, давай топтать, крошить каблуком овощные его остатки, выскакивающие из него пружинки и шестеренки. И все не вытерпели, все налетели. И поднялась такая кутерьма, что фанерные стены пристроя, в котором находился Загнилен, рухнули… Вспыхнули яркие прожекторы, и стало светло как днем.

Перед всеми предстал старик в ботах. Теперь он был одет как факир, без шапки только. А выводил его за руку, как это обычно бывает в театре, режиссер Иннокентий Михайлович. Он еще опирался на костыль, но загипсованная его нога подволакивалась легко и, можно сказать, артистично. Старик в ботах сорвал с головы лысину, под которой оказалась буйно-рыжая шевелюра, — все узнали в нем сравнительно молодого, но очень и очень заслуженного артиста Куроедова. Иннокентий Михайлович и Куроедов поклонились, и все начали кланяться, кто более, а кто менее уверенно. Ведь все в конечном итоге оказались участниками спектакля. Только Маленький Гоп и Подготовительный Сева не понимали, видимо, значительности момента: один отбирал у другого найденную в требухе чучела батарейку.

Все кланялись, кланялись, кланя… и вдруг застыли, словно заколдованные.

Медленно передвигая лапами, с противным шуршанием волоча хвост, покачивая головами на длинных морщинистых шеях, сонно тараща красные глаза, выползал из зоопарковой тьмы Загнилен.

Этот был настоящий.

Живопись на открытом воздухе.

Предприниматель, занимающийся скупкой и перепродажей картин.