Виталий Бианки - Лучшие рассказы и сказки о природе

Нет, он притаился в шалаше, совсем близко от усталых путников, но он и не думает в них стрелять: слишком прекрасны эти сказочные птицы, и они под охраной закона. Не каждому выпадает на долю так спокойно созерцать эту красоту. Охотник с благоговением следит за плавными движениями белоснежного хоровода и чувствует себя в театре на знаменитом балете. Какая добыча может так щедро вознаградить его за счастливую выдумку – заблаговременно поставить свой шалаш в том месте, куда прилетят отдыхать и купаться прекрасные лебеди!

Папа нашёл мне бельчонка весной. Он валялся под большой сосной, где у белки гнездо. Может быть, белка перетаскивала его куда-нибудь и обронила. Я не знаю.

Мы с папой даже не заметили, что он слепой. То есть мы видели, но считали, что он нормальный: ведь они все родятся слепыми. Мы его выкормили из соски. То есть сперва он соску не брал, сперва мы его с пальца кормили: обмакнёшь в молочко палец, а он с него слизывает. А потом на бутылочку стали соску надевать, и он из бутылочки пил.

Он рос, рос, а глаза не открываются. Потом открылись, и мы увидели, что они совсем белые: слепые! Мы не знали, что с ним делать.

Но он такой весёлый был и ласковый. Узнавал по голосу и папу, и меня. Войдёшь в комнату – он раз! – и вмиг у тебя на плече очучивается! А к папе всегда в карман залезал: нет ли там чего вкусненького?

Очень любил шишки, орехи. В лапках держит, зубками быстро-быстро работает. Три ореха съест, четвёртый про запас прячет. Только как прятал-то? Положит куда-нибудь в уголок между полом и стенкой и думает, что спрятал. Слепой. Думает, и все слепые. Не знает, что раз открыто лежит, значит, у всех на глазах.

Слепой, слепой, а по всей квартире отлично бегал, ни на что не натыкался. Со стула на спинку кровати, с кровати на шкаф чересчур даже ловко прыгал; ни разу не было, чтобы сорвался или там вещь какую-нибудь уронил. Такой акробатист!

Вот только когда стул или там что-нибудь неожиданно переставишь, куда ему прыгать, – ну, тут прыгнет и шлёпнется. Слепой же ведь всё-таки. Нисколько не видел.

Вещи надо было всегда так передвигать, чтобы он слышал. Тогда он понимал и уж в пустое место не прыгал.

Ушами понимал. Уши у него были хорошо зрячие.

Собрались под Новый год у праздничной лесной ёлки звери и птицы. Кабаны пришли, лоси, волки, лисицы, зайцы. Филин прилетел.

В другое время передрались бы все, перегрызлись, а сейчас ничего, смирно сидят. Только страшные рассказы рассказывают.

– Хорб! Харб! Хряк! Хрю-хрю-хрюк!

Я свирепый кабан-секач. Так люди прозвали нас, молодых диких кабанов, за то, что изо рта у нас торчат два страшных бивня. Мы народ отчаянный. Даже людей не боимся, если нас – стадо, а человек один и без этого… как его?.. без хрю-хрю-хрюжья.

Только вот этой осенью случилось… Просто щетина дыбом, как вспомнишь! Свинство прямо, как напугали нас. Шли мы стадечком – я и три молодые чушки – по лесу. Глядь, забор стоит. За забором – дача, окна досками заколочены. Кругом дачи – сад; яблони, дубы огромные. У нас слюнки потекли: жёлуди там на земле валяются, может, и яблоки. А люди в заколоченных дачах никогда не живут. Это мы хорошо знаем.

Пошли кругом забора, дырку в нём нашли.

Яблок на земле не оказалось, зато желудей – тыщи! И корешки какие-то сладкие – хрюк! – пресладкие! Мы всю землю в саду вспахали носами, как свиньи. Налопались – не продохнуть. И тут же под дубом легли маленько соснуть. Тишина такая – ни листик не колыхнётся.

Вот спим, пищу перевариваем. Такого храп-храп-храпака задаём – сороки от нас шарахаются.

Вдруг – голос! Человеческий голос:

– Говорит Москва!

У меня сна как не бывало. Вскочил я. А он:

– Говорит Москва!

Вскочили на ноги и чушки.

– Хрю? Хрю? Хрюк? – спрашивают. А он:

– Начинаем производственную гимнастику, – на весь-то лес!

Стоим, смотрим по всем сторонам: где враг? Откуда? В какую сторону бежать?

Ни справа, ни слева, ни спереди, ни сзади – никого! Но ведь мы же знаем: так ведь не бывает, чтобы голос был, а человека не было! Не иначе, как он это на нас кричит: «Зачем мои жёлуди слопали! Вот я вас сейчас!..»