Виталий Бианки - Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма

Люди, люди, люди, люди — идут, бегут, снуют. Тревожно вскидывают глаза вверх: там — над суматошной толпой людей — мёртвое, белое, совершенно круглое лицо. Лицо без глаз — циферблат.

Чёрная стрелка прыгнула — стала: показала 12 часов 14 минут пополудни. Стоит, прямая, точная, готовая к новому — последнему — прыжку.

Толпа задвигалась ещё быстрей, судорожно прильнула к вагонам.

Сквозь окна, сквозь тончайшую нитяную занавесь дождя — лица, лица, лица, испуганные торопливые глаза.

Стрелка прыгнула, на лету сглотнула минуту, ткнула вагон.

Лица поплыли, замелькали белые платочки. Ветер колыхнул нитяную занавесь дождя, полыхнул серебром. Открылись пути, пути, пути. Назад поползли железные, обмызганные пространствами вагоны. Плоские крыши блестят.

Водокачка.

— Мамаша, утритесь! — говорит у меня за спиной Валентин. — Теперь можно и за чаёк.

Чаёк! Едем на край света, на океан, к дикарям, — мало ли что может с нами случиться, может, Ленинград в последний раз видим, а он — чаёк!

Влезаю наверх. Постели стелим на средних полках. На верхних — для багажа — располагаемся пить чай.

Публика в вагоне всё простая, непритязательная. Только под нами на нижней полке всё вертится, устраивается лысенький гражданин с саквояжиком, с портпледом, с письменным прибором.

— Чистоплюйчик, — определяет Валентин.

Всё ему, чистенькому, нехорошо, всё шипит, всем замечания делает: и почему мусор в окно выбросили, а за дверями ящик имеется специальный, и зачем детей столько в вагоне, и двери закройте, за вами швейцары не приставлены!

И всё к нам за сочувствием тянется, голову просовывает.

Пришлось случайноуронить ему на лысину небольшую буханку хлеба. Больше не лез.

Званка.

Проводник прошёл:

— Закройте окна.

Нашего Ленинграда электромамка — Волховстрой.

В первый раз его увидел. Хорош. И величав, и лёгок, и строг. Река, запруженная плотиной, широка и гладка, — так и тянет бежать на коньках по льду.

Теперь — спать. Ночью ведь не до того было: укладывались.

Самое ценное — ружья — под себя. Остальные вещи — авось ничего: не так важно.

Просыпаюсь.

На часах — два.

Солнца нет, темноты нет, — ночи нет. Поезд летит, тасует вёрсты, тасует часы. Едем ведь прямо навстречу времени: прямо на восток.

Впрочем, у нас своё, условное, железнодорожное время.

Поезд — минутная стрелка. Станции — цифры на циферблате.

Из Вологды посылаем телеграммы в Вятку, в Свердловск: едем, ждите.

И опять засыпаем.

Город Буй.

Неподвижно стоят длинные товарные составы. На крышах красных теплушек хозяйственно расселись чёрные галки. Чумазые, с белыми глазами, они смахивают на кочегаров.

Валентин — неумытый, заспанный — хватает карандаши — и к окну.

Поезд трогается.

Валентин на ходу делает быстрые наброски карандашом. Это у нас называется: фотомомент.

Я заношу в дневник разные несущественные мелочи.

Вагон — коммунальная квартира на колёсах. Пассажиры ругаются в очередях к уборным, перезнакомились все, чаи гоняют.

Только мы с Валентином не слезаем со своих полок. Нам ничего не надо. Мы мечтаем.

Шутка ли: решили забраться за Полярный круг, туда, где Земля кончается, начинается её омывающий океан, начинается холод межпланетных пространств.

И этот Конец Земли представляется нам как в детстве: мы свесили головы с края земного шара, всматриваемся вниз, а там ничего.