Ким Васин - Сабля атамана

Отец мой был солдатом-коммунаром

В великом восемнадцатом году!

Давно уже скрылось за темным зубчатым лесом солнце, и на небе взошла бледная луна. Но и ночь не принесла прохлады. Истомленные дневным зноем, замерли и не шелохнутся ни лист, ни травинка.

Луна, ныряя в серых клочковатых облаках, то спрячется, а то выглянет и озарит слабым голубоватым светом окутанные прозрачным туманом поля, лес, узенькую серебристую речушку и приютившуюся между лесом и речкой деревню. Время от времени где-то за горизонтом алыми отблесками вспыхивают грозовые зарницы.

Стоит глухая тишина… Не лают по деревне псы — видно, притаились где-то в укромных закутках, не слышно звуков гармони и песен с деревенских улиц. Да и кому нынче гулять? Парни и мужики что помоложе — все в Красной Армии, не на жизнь, а на смерть бьются они с беляками. А кто остался в деревне, давно спят, намаявшись за день на работе.

Но нет — спят не все. Вон в переулке мелькнула тень человека. Миновав избы, похожие издали на смутные черные стога, человек свернул на тропинку, ведущую к оврагу, который разделяет деревню на две части.

Кажется, он направляется в заовражную улицу.

На миг луна осветила человека.

Это был худенький мальчик, лет десяти-двенадцати, в старом солдатском картузе, в белой рубашке, в обтрепанных, залатанных штанах и с белым узелком, крепко зажатым в руке.

Поглядывая на облачное небо, он уверенно шагал по еле приметной тропинке, и его, видать, совсем не страшила черная, непроглядная тьма оврага. Мальчик потихоньку насвистывал песню, ту самую, которую часто поет его отец:

Запоешь эту песню полным голосом, и будто у тебя вырастают крылья, и ты летишь, смелый, сильный, свободный, как сокол, высоко-высоко, наравне с ветром.

Недаром же так любит эту песню отец. «Прекрасная песня, — говорит он. — Наша песня».

Но, правда, не всем по душе отцова песня: деревенские богачи, слыша ее, злобно кривятся и, отвернувшись, в сердцах сплевывают на землю.

Мальчика зовут Якуш, а его отец, Илья Трофимович, — председатель волисполкома.

Якуш зимой ходит в школу, летом он тоже не сидит без дела: то надо что-нибудь по дому помочь, то куда сбегать, то отнести чего отцу в исполком.

В нынешние бурные дни у отца много забот, поэтому он частенько просиживает в исполкоме целые ночи.

Вот и сегодня: наступил вечер, а отца все нет. Мать завязала в белый платочек хлеб с огурцами и сказала:

— Опять отец, похоже, заночевал в исполкоме. Небось сидит там голодный. Сбегай, сынок, отнеси ему ужин.

Якуш обрадовался. Он любил бывать в исполкоме, где на стенах висят разные интересные картинки, а на столе у отца всегда лежат газеты и книжки: глядишь — не наглядишься, читаешь — не начитаешься!

Но самое интересное — это, конечно, телефон, который висит на стене за спиной у отца, — черная коробка с блестящим звонком и ручкой сбоку. Покрутишь ручку— и можно говорить с соседним селом и даже с городом. Правда, самому Якушу никогда не приходилось разговаривать по телефону, но отец иногда дает ему повертеть ручку.

Якуш только и ждет, когда отец весело подмигнет ему и скажет:

— Ну-ка, сынок, вызови город.

Ради такого удовольствия Якуш готов бежать в исполком к отцу в любое время: тут уж его не остановят ни проливной дождь, ни темнота.

А собственно, чего ее бояться, темноты-то? Однажды Якуш похвалился ребятам на улице, что может ночью сходить даже на кладбище.

— Забоишься, — сказали ребята.

— Я? Забоюсь? — ответил Якуш. — Сегодня же схожу.

В тот же вечер, когда стемнело, он надвинул поглубже отцовскую солдатскую фуражку, чтобы как-нибудь ненароком не потерять ее в темноте, и пошел.

Честно признаться, когда он подходил к темному кладбищу, сердце у него замирало от страха, но Якуш пересилил себя и, зажмурившись, вошел в кладбищенские ворота.

Он сделал несколько шагов и остановился, не смея открыть глаза.

«Открою — и вдруг сейчас увижу… — думал он, боясь даже назвать то, что ему может привидиться. Наконец, он решился: — Будь что будет».

Якуш раскрыл глаза — и не увидел ничего особенного. Так же, как днем, стояли деревья, неподвижно лежали надмогильные плиты, белели кресты. Все, как днем. Мальчик облегченно вздохнул.

Он постоял еще немного, потом снял с головы фуражку и повесил на столбик крайней ограды.