Ким Васин - Сабля атамана

А девушка пела старинную песню своего народа:

Девушка поставила ногу на край лодки:

— Знай, черный опкын [8] Опкын — ненасытный злодей (в марийских сказках). , ты можешь заковать нас в цепи, но никогда не покорить тебе наши сердца, горящие ненавистью.

С этими словами девушка прыгнула в реку, а лодка, покачнувшись, перевернулась вверх днищем.

Белой рыбой мелькнула девушка под водой, чистая струя заиграла вокруг нее. А мурза и его телохранители, закованные в железо, камнем пошли ко дну и там, на дне чужой реки, нашли себе могилу.

С удивлением и страхом смотрели на все это остальные нукеры.

— Непонятный здесь живет народ. Непокорная у него душа. Трудно его одолеть, — говорили они между собой.

А пленники на плотах говорили о богатырях, которые придут с этих берегов и освободят их.

— Как имя этой девушки? — спросил один нукер.

— Ветлуга, — ответили ему полоняники.

— А как зовется эта река?

— Тоже Ветлуга.

Побледнели нукеры и молча смотрели в воду.

Текла река Ветлуга, сверкая, как стальная сабля, — вольная река непокорного народа.

В те времена, о которых идет речь в этом рассказе, во второй половине семнадцатого века, Козьмодемьянск окружали нетронутые дремучие леса. Они подступали к самым стенам городка, шли до Суры, до Цивильска, до Ядрина; редко-редко среди сплошного густого леса попадались клочки вспаханных полей и маленькие — в одну-две избы — марийские селения — илемы.

Илем Аштывая стоял на берегу Юнги.

Аштывай со своей семьей жил в низенькой, черной от дыма и копоти курной избенке. А семья у него была немалая — семеро детей, мал мала меньше; старшему сынку Порандаю лишь десятый годок пошел.

Нелегко прокормить такую семью, и Аштывай трудился от зари до зари: то в Юнге рыбу ловит, то в лесу борти ставит, то с раннего утра до ночи пропадает на поле.

Каждую весну, умываясь соленым потом, пашет он поле деревянной сохой из крепкого корня и полной горстью разбрасывает зерно, а подойдет осень, выходит на поле с серпом. Соберет Аштывай урожай, обмолотит — и грустно почешет в затылке: опять зерна не хватит даже на ползимы.

Тогда отправляется Аштывай в лес за желудями. Намешает в муку толченых желудей, древесной коры — и, глядишь, переживут длинную зиму, дотянут до нового урожая.

Беден дом Аштывая, пуст амбар, но есть у него заветное сокровище — дареная золотая чаша.

Эту чашу в давние годы царь Иван Васильевич Грозный пожаловал сотнику горно-марийской стороны Акпарсу за помощь и заслуги марийцев в покорении Казанского ханства. А вместе с чашей даровал царь Иван на веки вечные роду Акпарса приюнгинские земли. С тех пор сто лет переходила чаша из рук в руки, и теперь владел ею внук Акпарса Аштывай.

А на ту заветную чашу давно уже зарился юнгинский тора Волотка, да Аштывай готов лучше голодом сидеть, чем отдать чашу в чужие руки.

Волотка тоже из марийцев, только из другого рода; настоящее имя его Пангелде, но, чтобы подладиться к русским властям, он крестился и принял новое имя — Володимер, которое марийцы переделали на свой лад, и так стал он Волоткой.

Волотка по повелению воеводы собирал ясак в окрестных илемах. Мужики боялись его пуще огня; один Аштывай не дрожал от страха, когда к нему жаловал марийский тора.

И денег обещал Волотка за царскую чашу, и воеводской тюрьмой пугал, но Аштывай твердо стоял на своем: «Не отдам — и все».

— Ну погоди, ярыжка-голодранец! — пригрозил как-то раз обозленный Волотка. — Придет время, в ногах у меня будешь валяться, да поздно будет!..

— Не пугай, — ответил Аштывай, — я не из боязливых. Остры зубы у волка, да не всякий раз до горла добираются.

— Не отдашь чашу добром, силой отберу, — в ярости прошипел Волотка.

Так и уехал Волотка из илема Аштывая ни с чем, но надежды завладеть царским подарком не оставил. Мысль о чаше червем точила его душу. А вскоре выпал удобный случай отомстить соседу за его строптивость.