Алексей Ельянов - Утро пятого дня

Одни протягивали деньги свободно, с легкостью — чаще всего это были те, кто жил с родителями. У других подрагивали пальцы. Третьи быстро и застенчиво совали сборщику измятый рубль. Доля взносов каждого решалась по обстоятельствам и, в основном, самыми авторитетными парнями.

— Утюг — это, конечно, мура, — наконец произнес Дьячков. — У мастака и так все отглажено, как надо.

— Он один, без жены, — не унимался Завьялов. — А утюг — это такой дефицит!

Ну и Завьялыч! Все, что он предлагает, обязательно должно быть исполнено. И не откладывая, немедленно, и непременно с общим радостным согласием. А иначе он будет долго расстраиваться и канючить, как ребенок. Даже когда Завьялыч предлагает что-нибудь совсем несбыточное, он так верит в свои придумки, что готов драться из-за них. Трудно понять по его нервному остроносому лицу, когда он врет, а когда говорит правду. Черные горячие глаза смотрят убежденно, в упор, когда ему нужно преодолеть чью-то волю. Даже мастер, хорошо знающий нас, однажды поверил, что Завьялову нужно уйти с занятий на похороны бабушки. Но Дьячкова не убедишь просто так.

— Заткнись ты, — оборвал он Завьялыча. — Ну-ка, Володька, закрой двери.

И вот уже крепкая замасленная палка швабры продета в никелированное ухо дверной ручки. Так запираются двери всякий раз, когда мы решаем какое-нибудь очень важное дело. Стало тихо. Даже странно, что в мастерской не слышно ни разговоров, ни обычного грохота молотков и шарканья напильников.

— А может, купим ему тройной одеколон? — едва слышно сказал Губарик.

Ребята не ответили. Дьячков неопределенно пожал плечами.

— А может быть, хороший портсигар? — предложил Колесников.

— Ты что, он ведь не курит, — хмыкнул Завьялыч.

И тут ребята, перебивая друг друга, стали выкрикивать:

— Кожаный бумажник!

— Авторучку с золотым пером!

— Шляпу!

— Хрустальную вазу!

— Полуботинки!

— Перочинный нож с вилкой и ножницами!

— Будильник!

— Перчатки!

На какое-то время все смолкли. И тогда Ковальчук сказал:

— Что ему будильник, что ему шляпа, что ему утюг, — староста насмешливо посмотрел на Завьялыча, но Завьялов не смутился. «Не хотите вместе, сам подарю», — как будто говорил он всем своим видом. А староста продолжал: — Вся эта мелочь ни к чему. Лучше всего купить ему рубашку с галстуком. Будет носить и радоваться, и нас вспоминать.

«Это он правильно говорит», — подумал я. И удивился, что наши предложения совпали, но поддержать старосту мне не захотелось, я промолчал.

— Я тоже считаю, что рубашку с галстуком, — сказал Дьячков. — И давайте поскорее собирать деньги, а то на завтрак опоздаем.

С этим все согласились. Ковальчук начал обходить ребят. Каждый поспешно отдавал деньги.

— По-быстрому, по-быстрому, — торопил староста. Вдруг он остановился, как будто что-то вспомнил. — Хлопцы, — сказал он. — Ну что ему одна рубашка с галстуком. Что мы, жмоты? Купим ему еще коня. Такой белый, с позолоченной гривой. Из фарфора, я тут приглядел в магазине. Коняга — залюбуешься.

— Он и на мотоцикле скачет неплохо, зачем ему конь? — возразил Колесников. — На то да на это, так и денег не хватит.

— Мастаку жмотишь, да? — спросил язвительно староста. — Он тебя три года учил. Эх ты! А этот конь на этажерке — знаешь как будет глядеться! Я бывал у мастака и все обдумал. Коня ему, конечно, коня в придачу. Хлопцы, отвалим еще по бумажке. — Ковальчук обрадовался, что все молчат и вроде бы соглашаются с ним, пошел по кругу заново.

Ребята теперь уже давали деньги неохотно. Стипендия маленькая. И себе нужно было хоть что-нибудь купить.

— Это на рубашку, это на галстук, а это на коня, — весело приговаривал староста, обходя ребят.

Вот сейчас он должен подойти и ко мне. В левой руке старосты уже довольно солидная пачка денег. Измятые, потершиеся бумажки плотно сдавлены посредине большим пальцем. Правую руку Ковальчук подставляет почти к самому лицу. Мелко дрожат ссадины, мозоли, широкие полосы на сгибах его пальцев. Нужно дать на все, думаю я. Чего уж там, сколько ни считай, ни высчитывай, все равно не хватит, чтобы отметить день рождения, как хотелось бы. Стыдно отказываться. Лучше займу у кого-нибудь.

— Ну что, стихоплет, раскошеливайся! — говорит Ковальчук таким тоном, будто я жмотничаю.

Я полез в карман гимнастерки. Там ничего не было. Потом забрался в карманы брюк. Тоже ничего. Неужели потерял или забыл дома?!

— Ты чего это? — ехидно спросил Ковальчук. — Ищи, ищи. Я подожду, не контролер.