Алексей Ельянов - Утро пятого дня

— Где?

— Да нет, это я так.

— Ну, где, скажи, где? Там, что ли? — Я ткнул пальцем в небо.

— Да нет, еще чего не хватало.

— Там, что ли? — Я показал на землю.

— Ладно тебе, Лёпа, не придуривайся.

— Тогда скажи, где? Я с тобой — пожалуйста, хоть куда.

— Ладно уж. Сорвалось, так скажу, — решился Володька. — Только не удивляйся, хорошо?

— Готов на все, — сказал я. Лицо Володьки было таким загадочным и странным, что я действительно теперь готов был на все, лишь бы узнать его тайну.

— Ты в лото когда-нибудь играл? — спросил Володька, сбавляя шаг.

— Раза два приходилось видеть, — сказал я. — Там такие деревянные колобашки. Их нужно ставить на картонку с цифрами. Кто быстрее заполнит все клеточки, тот и выиграл. Один кто-нибудь вытаскивает из мешка эти колобашки и кричит: «Две косы»! Это значит семьдесят семь, или… ну, в общем, сообразил?

— Не очень, — сказал Володька. — Но как-нибудь дотумкаем. Ты мне будешь подсказывать, если чего.

— Если надо, конечно, дотумкаем, — сказал я, еще не понимая, к чему клонит друг. — А вообще-то эта игра, говорят, аристократическая.

— Какая, какая? — сморщился Володька.

— Аристократическая, старинная, понял?

— Ну конечно, княжна Тараканова иначе не может. А нам-то не все ли равно, не в такие переделки попадали, правда, Лёпа? — воодушевился друг, пнув ногой камешек.

— Интересное кино, — обалдел я. — При чем тут Люба? Ты что, собираешься с ней в лото играть?

— Не перебивай, Лёпа. Сейчас все поймешь. На-ка вот, посмотри. — Володька порылся в карманах брюк и вытащил, как уже было однажды в трамвае, согнутое вдвое, смятое на углах письмо.

— А почему только одно? — недоуменно спросил я.

— Ты почитай, почитай. Остальные потом, — сказал доверительно Володька и остановился. Я остановился тоже. Вытащил из конверта исписанный листок бумаги, узнал почерк Любы, стал читать: «Здравствуйте Володя и Леня!»

Как же она успела ему написать? Разве может письмо дойти за одну ночь?

— Когда ты получил его? — спросил я у Володьки.

— Недавно, — сказал он, улыбаясь от удовольствия, что так заинтриговал меня. — Ты читай, читай дальше.

«Володя, я получила ваше письмо. Сначала я ничего не могла понять. Имя ваше, а пишет как будто совсем другой человек, и почерк другой, и все по-другому. А потом, когда поняла, очень рассердилась на вас. Какой же вы все-таки обманщик, и как вам не стыдно было показывать мои письма какому-то другому человеку, да еще просить, чтобы он писал за вас. Но вот я прочла ваши слова: «Леня Ефремов мой лучший друг. Он все равно с вами встретится и все расскажет. Лучше я сам во всем признаюсь…»

Я посмотрел на Володьку, потрясенный его смелостью. Вот это у меня друг, так друг. Володька все еще улыбался. В его улыбке было и смущение, и кажущееся безразличие, и удовольствие человека, раскрывающего приятную тайну. Я снова стал читать:

«… Все-таки вы поступили честно и смело, подумала я. И мне стало даже интересно. Как это у вас вдвоем получались ко мне письма? Я даже стала смеяться. Мне нравится все такое необыкновенное. Передайте вашему другу, что я на него тоже не сердита. Леня, мне нравились ваши письма. А теперь, когда я с вами познакомилась, я даже рада, что так вышло. Я хотела бы, чтобы вы пришли ко мне вдвоем с Володей. У меня есть подруга, Ира. Вот мы все и встретимся. Поиграем в лото. Приходите, мальчишки. Лучше всего в среду, на той неделе. Я вечером буду дома».

— Когда ты получил это письмо? — спросил я.

— Сказал же — недавно. Утром подбросила, без марки.

— А мы вчера весь вечер и почти всю ночь гуляли по городу, — признался я другу.

Теперь пришла Володькина очередь недоумевать и удивляться. Он, кажется, был разочарован, что я без его помощи познакомился с Любой.

— Мы теперь встретимся еще до среды, — сказал я. — Люба придет на мой день рождения.

— Хорошо тебе, Лёпа, — сказал Володька, не то завидуя, не то радуясь за меня. — Мы еще поговорим. А сейчас давай-ка ноги в руки, а то опоздаем.

Вот и училище. Мы быстро прошли по коридорам. Я остановился перед тонкой фанерной дверью мастерской. Володька вбежал сразу, а я не смог. Всего лишь позавчера нервно ходил я по этому коридорчику, желая и не желая подраться с Ковальчуком, который казался мне самым ненавистным человеком на свете. Потом я все-таки вошел в эти двери, увидел ребят, мастерскую в солнечном свете, моего обидчика, небрежно облокотившегося на верстак, потом упал молоток, потом был бой — неуклюжий, глупый, недолгий, но был; а уж потом пришел мастер, сказал свое: «Ай, Моська, знать, она сильна…» — и я хлопнул после этого нашей тонкой дребезжащей дверью, думая, что больше никогда и ни за что ее не открою. Но вот она снова передо мной, а там, за нею — вся группа и мастер. Что он скажет мне? А вдруг накричит и выгонит? Мол, не хочу больше связываться с психами. Ладно, посмотрим!