Алексей Ельянов - Утро пятого дня

Мне тоже стало скучно. Пора заканчивать нашу вылазку. Какие мы властители тротуаров? И где она, знаменитая лиговская шпана? Так, пофасонили друг перед другом, и хватит.

Невдалеке от Володькиного дома мы стали прощаться. Володька предложил мне ночевать у него. Я промолчал. Хотел дождаться, чтобы Кузя ушел первым.

— Бывайте, — сказал он на прощанье.

— Бывай, — сказали мы.

Кузя ушел. Володька обнял меня за плечи, встряхнул хорошенько:

— Ты уж прости, Лёпа.

— За что? — как будто не понял я.

— Как-то случайно вышло, я не хотел.

— Ерунда, — сказал я. — Нужно привыкать. На всякий случай.

— А ты знаешь, Лёпа, подумал я тут про Фофуна, — стоит ли ехать из-за него в Лесопарк? Врезали ему правильно, за что полагается. Отбивать девчонок — дело последнее.

«А вот я хочу отбить», — подумал я. И стало мне совестно перед моим другом. Одно было только оправдание, самое главное: Люба мне очень нравилась, я, кажется, даже любил ее, а для Володьки она просто знакомая, Тараканиха, и все. Друг как будто догадался, о чем я думаю, он заглянул мне в глаза и неожиданно предложил:

— Хочешь, я тебе отдам все письма Тараканихи?

Я промолчал. Но, должно быть, видно было по моему лицу, как я рад и как мне хочется получить письма Любы. Володька слегка шлепнул меня по спине:

— Завтра я тебе их выдам. Сегодня все спят, не хочется мне идти в комнату родителей. Пошли в сарай, там переночуем.

Я был бы рад пойти с Володькой, остаться у него на всю ночь, наговориться вдоволь, попеть песни, как это мы делали иногда с другом наедине. Но если останусь, я должен буду сказать ему, что решил пойти на вокзал, встретить Любу. Володька, может быть, тоже захочет пойти со мной. Тогда свидание окажется совсем иным, даже если Володька просто познакомит меня с Тараканихой и не будет нам мешать. При нем я ни за что не смогу произнести тех слов, какие мне хотелось сказать Любе. Мне было стыдно таить все это от Володьки, особенно теперь, когда он предложил отдать письма, и все-таки я соврал другу, что должен переночевать у родственников.

— Тогда до завтра, — сказал Володька. И мы крепко пожали друг другу руки.

Проспал! Трудно было в это поверить, но, когда я проснулся в сквере перед вокзалом и посмотрел на электрические часы, оказалось уже поздно. Поезд, на котором приехала Люба Звягинцева, пришел около часа назад. Теперь надо было как можно скорее мчаться на завод, чтобы не опоздать еще и на работу. Я очень этого боялся. Мне было стыдно придумывать какое-нибудь вранье, оправдываясь в проходной, а потом перед моим бригадиром, Семеном Зайцевым. Он мог сказать с усмешкой: «Начальство не опаздывает, оно задерживается» — или что-нибудь еще в этом роде. Его усмешки и подшучивания действовали на меня сильнее всякого крика.

Надо торопиться. А как бывает хорошо, когда я не спешу, шагаю к заводу один. Иду через Кировский мост, потом через большой сквер с цветами и подстриженными деревьями, потом по улицам. Вокруг полно народу, все торопятся, а я иду себе и иду.

Утром, когда выспишься, — легко и приятно. Обмякшие за ночь мышцы набирают силу, кажется — вот придешь к своему рабочему месту, возьмешься за дело и так поработаешь, что всех удивишь. Бывает, что и лень идти на работу, хочется просто так, без всякого-всего побродить по городу, сходить в кино или отправиться куда-нибудь в лес или к озеру, плюхнуться в воду или посидеть с удочкой на берегу. Приходит зависть к тем, кто в отпуске или не должен каждый день ходить на работу, тогда говоришь: «А, мотану и я».

«Такие работнички мне ни к чему, уж лучше как-нибудь без сопливых обойдемся. Наш цех не для всяких», — сказал однажды Зайцев после моего опоздания.

Правда, такой цех нужно поискать. Не цех, а лаборатория. Чисто, светло, на окнах цветы в горшочках, не хватает только белых занавесок, и тогда, пожалуй, и вовсе показалось бы странным, что в двух огромных комнатах стоят рядами длинные верстаки, большие станки и маленькие станочки.

Когда собирают приборы, бывает, срочно нужно просверлить что-нибудь, отфрезеровать, выточить.

Станки обычно работают не все сразу, от них негромкий шум. Он приятен мне, так же как и совсем особенные запахи цеха, деловые, ни на что не похожие. В них прогорклость металла, жирный дух технических масел, терпкость бензина, в котором промывают детали, и что-то еще непередаваемое. В общем, если оставят меня в нашем цехе, буду считать, что повезло.

Сегодня нужно будет поработать как следует, выложиться полностью. Но в голове, после бессонной ночи, туман, тяжесть, никак не пересилить сонливость. Скорей бы за работу.