Александр Батров - Утренний Конь

— Пой! — снова визгливо завопил Отто.

— Хорошо, — вдруг согласилась Энкарнансион.

Она гордо подняла голову. Как жаркое, светлое пламя поднялась песня «Бандера роха».

Фашист встал, сел, снова поднялся и вынул из кармана брюк парабеллум:

— Так вот ты какая!

Прогремел выстрел. Энкарнансион упала грудью вперед, подняв руку, словно держала древко красного флага…

Спустя несколько дней моряки-партизаны привели Отто к Матвею Корнеевичу на берег моря.

— Суди шакала, он твой… — сказали они.

Старый моряк даже не взглянул на убийцу.

— Жаль, что ничего злее смерти не придумаешь для него, — глухо проговорил он и отдал команду: — Расстрелять за Крыжановкой. И не вздумайте бросить в море… Не поганьте волну.

Деда звали Богданом, а бабу — Сарой. Это были дружные красивые старики: он — рослый синеглазый матрос дальнего плавания, она — стройная приветливая старуха.

Детей у нее не было, и порой, ночами, баба Сара грустила. Ей снились дети. Много детей. И еще снилась жаркая далекая Мексика.

Но лишь немногие знали о том, что баба Сара мексиканка и что имя ее не Сара, а Саритта…

Как все дворовые женщины, она ходила на базар, варила обед и стирала в лохани матросские робы Богдана, а в свободное время нянчила соседских малышей или сидела за воротами на каменной лавочке и глядела на лица проходящих мимо людей.

Комсомольская улица пахла пылью больших дорог, по ее мостовой, выложенной брусками итальянской лавы, и днем и ночью громыхали конные площадки с розоватой украинской пшеницей, овощами и морской рыбой.

Отсюда, с каменной лавочки, было хорошо видно, как внизу, за Пересыпью, синеют дальние лиманы. Если ветер шел со стороны моря, то можно было услышать и шум волн, отливающих к вечеру рыжей медью.

Богдан много плавал. Рейсы были далекие. Возвращаясь, он весело, как в молодости, обнимал свою бабу Сару и говорил:

— Совсем ты у меня молодая, бабка!

А весны, как ласточки, улетали и прилетали.

Не возвращалось лишь время.

В доме на Комсомольской улице жили простые дружные люди: русские, армяне, евреи, украинцы. И не случись война, многие бы из них так же состарились здесь, как и дед Богдан со своей бабой Сарой.

В город вошли враги. Баба Сара, прослывшая из-за своего имени еврейкой, была взята в гетто.

Саритта могла доказать, что она мексиканка. Но, взглянув на своих подруг по двору, которых грубо затолкали в автобус, пропахший карболовой кислотой, она ничего не сказала.

— Паны, паны, ошибка! — крикнула конвоирам одна из женщин, но Саритта приказала ей замолчать.

Она села рядом с бабкой Феней, с которой дружила многие годы, и обняла ее.

— Нас скоро выпустят. Ведь мы ничего не сделали… — сказала Саритта.

Оставшись один, Богдан весь день проходил по двору вокруг старой акации. Иногда он останавливался и, не мигая, по-птичьи, глядел на солнце. Вечером кто-то из соседей принес ему чай в жестяной кружке, накрытой куском черного хлеба. Но старик ни к чему не притронулся.

Утром Богдан зашел к себе, залил водой деревянную кадку с агавой — эту агаву его баба Сара нежно любила — и поглядел на фотографии, висевшие на стене. Вот он стоит с Сариттой на борту большевистского крейсера «Алмаз». А вот одна Саритта в матросской бескозырке — вестовая интернационального батальона. Богдан погладил сочные, всегда прохладные листья агавы и вышел за ворота.

Он направился в гетто. Он шел медленно, шел, вспоминая о том, как, будучи молодым, познакомился в гавани Веракрус с молодой мексиканкой.

Она работала на сигарной фабрике. Когда фабрика закрылась, Саритта, у которой не было родных, осталась без крова. Она пошла в гавань. Там она долго сидела на причале, сидела тихо, одиноко и так неподвижно, что какая-то глупая молодая чайка опустилась на плечо девушки. Чайка словно разбудила ее. Саритта поднялась и стала ходить от корабля к кораблю, спрашивая, не нужна ли повариха.

Нет, не нужна…

Кончилось тем, что к ней пристали пьяные португальский моряки. Они предложили ей пойти вместе с ними в бар повеселиться. Когда же Саритта отказалась, один из них обозвал ее грязными словами.

Есть дикая кошка, пума, и Саритта, как эта кошка, бросилась на обидчика.

«Она бешеная, ну-ка, в море ее!» — сказали португальцы.

Скрутив девушке руки, они стали тащить ее к краю причальной стены, но тут он, русский матрос Богдан, разбросал их в разные стороны и почти на руках вынес Саритту из гавани.