Глеб Чайкин - Пожар

— Ужо вернись, Васька! — говорит другой парень из Ваниной бригады. — Там батя для тебя пояс приготовил. Он тебя угостит.

Заплакал Васька.

А Таня его к себе на воз посадила.

Едут они на возу. Таня правит, про пожар рассказывает. Ветра хоть и не было, но огонь на избу соседнюю перекинулся.

Приехали в село. Спрыгнула с воза Таня, Ваську сняла.

— Подождите меня, девчата, я сейчас, только вот мальчонку сведу.

Пришли они к Васькиному дому. Боится Васька в сторону овина взглянуть. Взглянул — и обмер. Вместо овина обугленные столбы стоят. Кругом черно. Пологорода вытоптано.

Подошла Таня к окну открытому. Васькина мамка на стол собирала.

— Тетя Марья, — говорит Таня, — выдь на часок.

Вышла Васькина мамка.

— Вот, гляди, — говорит Таня, — кого я тебе привела. Всплеснула руками мамка, а Таня что-то ей на ухо шепчет, на Ваську кивает, улыбается. Взяла мамка Ваську за руку, ввела в избу.

— Ну, Васька, — говорит отец, из-за стола вылез.

Взглянул на отца Васька и опустил голову. Уж очень страшное у него было лицо.

— Ладно уж, Михаил, — заступилась за Ваську мамка, — прости ты его. Он и так страху натерпелся. Совсем на мальчонке лица нет.

Махнул рукой отец. Ничего не сказал больше. Сел Васька за стол. Щи на столе стоят.

— Ну, — говорит мамка, — что ж не хлебаете?

Зачерпнул отец раза три, положил ложку. Из избы вон вышел. Дед тоже не ест. Голову опустил. Как ни хотелось Ваське есть, и он есть не стал.

Заплакала мамка. Хочется Ваське утешить мамку.

— Чего ты? — говорит он. — Не плачь, мамка!

— Как не плакать, — отвечает мамка, — если из-за тебя у нашего соседа дом сгорел. Хорошо, у нас изба вот осталась. И отец твой за тебя отвечать должен.

— А ему что будет?

— Не знаю… Что присудят.

— В тюрьму посадят?

— Может, и в тюрьму — не знаю.

Задрожал Васька. Раньше он об этом не подумал.

— Мамка, пускай меня в тюрьму лучше!

— Какой ты ответчик. Ты маленький.

Пригнал пастух скотину. Сарая нет. Привязала мамка корову под грушей. Груша тоже обгорелая стоит. Листья на ней мертвые, в трубку свернулись. Ревет корова. Помолчит-помолчит, прислушается и снова заревет… да так страшно.

— Чего она? — спрашивает Васька.

— Как чего? За теленком.

— А теленок где?

— Сгорел.

— А поросята?

— И поросята сгорели.

Зазнобило Ваську. Представилось, как теленок с поросятами в сарае горели.

— Больно им было, мамка? — шепчет Васька.

— А то нет!

Пошел Васька к отцу. Отец на пожарище ковырялся, обгорелые бревна в кучу стаскивал. Хочется Ваське что-нибудь бате сказать. Хочет он сказать, что и учиться будет, курить не станет, будет бате во всем помогать. А отец молчит. На Ваську глядеть не хочет. И лицо у него сумрачное. Брови сдвинуты. Щеки опали.

— Батя! — говорит Васька тихо. — Не молчи!

Остановился отец, посмотрел на Ваську.

— Не молчи, батя, — повторяет Васька. — Побей меня лучше.

— Что тебя бить! — покачал головой отец. — Разве этим чему-нибудь поможешь.

В это памятное утро, проснувшись, первым делом вспомнил я про самопал. Смастерили мы самопал этот вдвоем с Пашей Архиповым и вот решили сегодня испробовать.

— Ты утречком выйди за свой сарай, — сказал Паша мне. — Никто не увидит за сараем.

Вся наша семья еще спала, когда я потихоньку выбирался из избы. Солнце уже взошло и разгоняло утренний туман.

Посреди двора у нас, как большая белая свеча, стоит береза. Если тень от этой березы падает на погреб, считай — еще утро; если на загон для коровы — обед; а к вечеру тень переползает на амбар, на избу. Ствол березы внизу начерно обшаркан: тут и корова почешет бок, и овцы потрутся шерстью.

Вверху на березе, в сучьях, висит моя скворечня. Сколько хлопот было с этой скворечней: и доски раздобывал сам, и гвоздей надергал из стен и разных ящиков. Отец лазил на березу прилаживать скворечню. И все это попусту: воробьи завладели скворечней. Целую неделю силились скворцы отбить у них свой домик, и все напрасно.

Сегодня, видать, драка уже кончилась, скворцы улетели, одни воробьи хорохорятся кругом скворечни. Примостились, сидят, точно комья из конопляных жмых, и чирикают себе на солнышке. Рады, что опять прогнали хозяев.