Лидия Чарская - Тринадцатая

– А все-таки ее нельзя отослать обратно, – тихо, чтобы не слышали дети, возразила Валерия Сергеевна. – Девочке некуда деваться – это раз, а отправить ее в другое, более подходящее ее характеру воспитательное заведение тоже нельзя. Ее мать и бабушка, насколько я слышала, умерли от чахотки. Кто знает, может быть, и в этой здоровой, на вид крепкой девочке таится тот же недуг. И наш лесной воздух, насыщенный смолой и хвоей, не может не принести ей пользы.

– Ишь ты!.. Чахоточная! Куда там! Щеки, того и гляди, лопнут от здоровья! – снова заворчала Ненилушка и вдруг, неожиданно всплеснув руками, отчаянно закричала:

– Глядите-кось, глядите, что наделала чахоточная ваша! Батюшки мои! Да где ж это ты портрет свой так попортила, государынька ты моя? – и, еще раз всплеснув руками, няня с проворством молоденькой девушки бросилась навстречу Коде, выбравшейся из чащи и тащившей за рога Болтушку.

Впрочем, появившаяся из леса девочка была сейчас настолько похожа на недавнюю Кодю, насколько может походить негритянка на жительницу европейской столицы.

Болтушка, кстати, ей не уступала. И девочка и овца были сплошь покрыты черными комьями грязи. Светлое платье Коди, белая шерсть овечки, руки и ноги девочки – все было чернее ночи. Зато маленькие плутовские глазенки девочки сверкали неподдельным восторгом, когда она, размахивая грязными руками, похожими на руки трубочиста, только что вылезшего из трубы, громко закричала, заставив снова отчаянно забеспокоиться сторожевых псов, Рябчика и Полкана:

– Это ничего! Мы немного искупались в канаве, но это ничего, уверяю вас!.. А все-таки, в конце концов, я ее поймала! Видите, поймала!

И она с торжественным видом вытолкнула вперед овечку.

– Ну, не башибузук ли? – в новом порыве отчаяния воскликнула няня, и ее круглые очки чуть совсем не соскочили с носа. – Угодники, святители божии! Не в наказание ли за грехи какие прислана к нам эта дикая девчонка, сорвиголова эта?

– Тринадцатая по счету девочка, вот отчего все это происходит. Тринадцатая она, нянюшка, а это не к добру, – приблизившись к старушке, тихо шепнула ей Маня Кузьмина.

– И личность, портрет свой, и платье, и ноги, все как есть в грязи изваляла, бесстыдница! – не слушая ее, причитала нянька.

– Ну, ничего, ничего, – успокаивала расходившуюся Ненилушку Марья Андреевна, – и лицо, и платье, и ноги можно вымыть… Кстати, приготовь-ка ванну для новенькой, нянюшка, я ее сейчас пришлю.

– Да уж ладно, присылайте, – отозвалась та, – да мыла побольше выдайте. Чтобы на трех трубочистов хватило мыла-то, а я уж вымою ее на славу! – приходя в свое обычное добродушное состояние, заключила няня.

В это время подошедший к сестре Слава восторженно шепнул ей на ухо:

– Как она бегает! Как она бегает, ты бы только видела! И канавы перепрыгивает не хуже любого мальчишки. Нет, что ни говори, а новенькая – молодчина!

Кодя Танеева, чистенько умытая, в белой ночной сорочке и таком же чепце, лежит в своей кровати, тринадцатой по счету, приставленной к остальным двенадцати кроваткам, выстроенным в два правильных ряда посреди просторной комнаты, расположенной на втором этаже здания.

Большая комната – спальня воспитанниц Убежища. После ужина, состоявшего из горячей яичницы-глазуньи, стакана молока и вкусной домашней булочки, всех девочек по прочтении вечерней молитвы привели сюда. Приняв теплую ванну и сменив собственное белье на новое, выданное в Убежище, пришла сюда и Кодя.

Марья Андреевна приказала воспитанницам ложиться, а сама, присев на край кроватки Коди, стала посвящать девочку в предстоящую новую жизнь.

Кодя очень внимательно слушала наставницу, изо всех сил таращила сонные глазки и добросовестно соглашалась со всем, что говорила ей воспитательница.

– Девочки, призреваемые в Лесном убежище, должны быть трудолюбивы, ласковы и послушны.

– Да, понимаю…

– Они должны сами работать на себя, должны убирать свои постели и рабочие шкафчики, должны уметь сами причесываться и одеваться, должны быть всегда аккуратны и чистоплотны.

– Очень хорошо…

– Что хорошо?

– Да что они должны быть очень аккуратны…

– Им не следует лазить по деревьям и прыгать через канавы, как это делают уличные мальчишки.

– Ну, понятно, раз они девочки…

– Воспитанницы встают в восемь часов, молятся на общей молитве, пьют молоко и занимаются, с маленькими промежутками, от девяти часов до одиннадцати летом, и от девяти до двух зимой, – продолжала наставлять Марья Андреевна. – Летом мы только читаем, пишем и повторяем пройденное по закону Божию и арифметике. В двенадцать часов обед. После обеда девочки работают в саду и на огороде, играют и гуляют до четырех. У каждой из них есть своя грядка для овощей и клумба с цветами, за которыми они должны тщательно ухаживать. В четыре часа снова пьют молоко или едят простоквашу. До ужина, если стоит хорошая погода, мы совершаем дальние прогулки в лес. В плохую же погоду я читаю детям, а они работают – что-нибудь вяжут или вышивают. В восемь часов – ужин, молитва, и все должны ложиться спать. Я надеюсь, Кодя, ты скоро привыкнешь к такому распорядку дня.