Лидия Чарская - Наташин дневник

А сейчас эта самая Оля Азбукова не отстает от Сони и Маруси Зиминой. И другим не легче. Плачут, обнимают, целуют. Просят в альбомы хоть по строчке на память им написать, мне открытки суют со стишками, потому что у меня альбома нет, да и некогда было бы всему классу в него записывать, – за полчаса все равно не успели бы. И Мария Хлопцова подошла снова и свою фотокарточку дает.

Красивая она, Маня. Только лицо у нее холодное, гордое такое, и губы всегда так надменно сжаты. Она снята в белом платье с распущенными волосами, совсем красавица. Сделала надпись внизу: «От Марии Хлопцовой Наташе Иволгиной». И надпись такая же холодная, как и сама «Мари», как ее всегда называют родные. Еще кое-кто карточки подарил.

Не успела я как следует проститься с моими подругами, как прозвенел звонок в коридоре. Вошла наша классная дама Антонина Маврикиевна, очень серьезная, строгая, но справедливая барышня, которую мы и уважали и побаивались сильно. Вошла – и прямо ко мне.

– Уходите от нас, Иволгина?

– Ухожу, Антонина Маврикиевна.

– В гимназию поступаете в Петрограде?

– Нет, – говорю, – в учение, в мастерскую, Антонина Маврикиевна, к портнихе дамских нарядов.

Она внимательно на меня посмотрела.

– Что же вдруг так?

– По дедушкиной воле.

– А-а…

Помолчала она немного, а потом протянула мне руку.

– Что ж, если этого пожелал ваш дедушка, так и надо исполнить. Всякий труд достоин уважения. Не забывайте только тех начальных знаний, которые вам дала гимназия. Старайтесь читать побольше хороших книжек, дополнять ими в свободные от работы часы то, чему учились здесь. Ну, всего вам хорошего, девочка. С искренним сожалением расстаюсь с вами.

Едва успела я проститься с ней, как меня позвали к инспектору за бумагами. Тут только я вспомнила, что забыла рассказать нашим про отзывчивое отношение ко мне нашего «Грозного». Но решила, что они уже узнали все от Сони Измайлович, и успокоилась. В швейцарской увидела ее саму. Стоит у вешалки и плачет.

– Не забуду тебя, Наташа. Пиши… Может, встретимся когда через много лет с тобой.

– А ты не погнушаешься знакомством с портнихой, Сонюшка, а? – пошутила я, чтобы отвлечь ее немного от горьких мыслей. А она чуть было не обиделась.

– Бессовестная! Не смей так говорить! Наташечка, родная! – и чуть не задушила меня в своих объятиях.

«Вот и не гимназистка я больше», – грустно подумалось мне, когда я шла пешком с Миллионной на нашу Верховскую. Нарочно в трамвай не села, чтобы еще раз оглядеть хорошенько наш милый город.

Вот длинная бесконечная улица. Сколько раз я по ней ходила с дедушкой! Лучшая улица нашего маленького, хоть и губернского городка. Городским садом прошла на набережную, к мосту. Пока шла знакомыми широкими аллеями, опять дедушку вспомнила, – много раз мы с ним здесь гуляли. А сейчас, Боже мой, как здесь грустно!

Шуршит опавший пестрый лист под ногами грустным таким шумом, точно плачет или жалуется на что-то. Небо серое, холодное, неприглядное. По красивому ажурному мосту, переброшенному на заречную сторону, перешла Волгу. Заслезились осенними слезами ее обычно голубовато-сероватые воды… Грустно выглядит и она…

И только белые нарядные монастыри и храмы на обоих берегах скрашивают ее печальный, задумчиво-хмурый вид.

Прощай, Волга, милая красавица Волга, не пожелавшая порадовать меня своей красотой в этот последний денек! Прощай, чудесная и под дождливым туманом Волга. Увижу ли я тебя еще? Увижу ли?

Сейчас уже поздний вечер. Все сделано. Все уложено. Со всеми простилась. Еще раз бегала, уже под вечер, на кладбище. Целовала белый дедушкин крест на могиле. Дедушка, родненький, миленький, благослови ты из-под сырой земли свою Наташу!

И к Кулькиным зашла на минуточку. Простилась с Иваном Сергеевичем и его семьей, еще раз их поблагодарила.

Сейчас сижу и спешно дописываю в ожидании Петра Сидоровича, который обещал заехать за мной, чтобы вместе с Домной Степановной отвезти меня на вокзал.

Из девочек никто провожать меня не придет. Даже Соня Измайлович не сможет прийти, потому что поезд отходит от нас позже двенадцати часов ночи. Куда уж тут!

Вот стукнула дверь. Это он, наверное. И шаги Домны Степановны слышу.

Надо скорее спрятать в корзинку дневник. Прощай, дорогая тетрадка, на неопределенное время!