Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)

И вот они стояли уже, наверное, целый час, и никому не хотелось уходить. И как-то так получилось, что разговор их, описав зигзаг, опять вернулся к своему началу.

— Просто ты понимаешь неискренность, ну… как-то примитивно, что ли. Как вранье. А ведь это совсем не так. Это разные вещи, вот и все.

Эра задиристо сказала:

— Ты докажи сначала!

— Запросто. Вот самое элементарное. Ты увидела какую-нибудь знакомую, которую не встречала сто лет, она очень плохо одета, лицо у нее стало прыщавым, и к тому же она растолстела, как слон. И вот она тебя обняла и засыпает комплиментами — ну, твоя внешность, твои вид и прочее. А ты?

— Хитрый, — сказала Эра. — Я тоже ей скажу, что она ничего… Но я ведь о другом.

— О другом так о другом. Тебе нравятся все наши учителя?

— Так уж и все! Я была бы счастлива, если б химии не было вообще!

— А ты подойди и скажи это химичке.

— Сумасшедший! А потом — какой смысл? Она же все равно никуда не денется.

— Это уж точно. Потопали дальше. Допустим, ты врач и к тебе пришел больной. Ты знаешь, что через месяц он должен умереть и ему ничем, ну, абсолютно ничем нельзя помочь. Но он может прожить этот месяц более или менее спокойно, если ни о чем не будет знать. Как ты? Скажешь?

Эра замотала головой.

— Вот видишь. Теоретически никто не любит лгунов, все считают, что искренность — это очень прекрасно, а на деле… Если б я написал в сочинении какое-нибудь вранье, она была бы довольна. Вранье она почитала бы с удовольствием.

— А разве у тебя нет любимого человека?

— Нет, — сказал он жестко. — Уж такой я урод уродился. И потом, я не люблю, когда меня покупают. Право на искренность, знаешь, надо еще заслужить.

— Ты о чем?

— О том, что я предпочитаю писать про образы, — крикнул он, бросаясь к трамваю. — «Образ Онегина», «Образ Чацкого», «Печорин — лишний человек»!..

Это он прокричал уже с подножки трамвая.

Снова и снова вспоминала Эра их разговор. Наверное, он думал об этом и раньше — уж слишком гладко он говорил. В частностях оно вроде бы и было верно — и все равно Эре не хотелось с этим согласиться. Ведь только искренность сближает людей. Как можно дружить, не ожидая ответной искренности? И разве возможна без обоюдной искренности, например, любовь? У человека должен быть кто-то, с кем можно поделиться своими мыслями, мнениями, оценками, короче говоря — всем. Ну а границы искренности? Просто не надо делать людям больно. Но это не имеет ничего общего с враньем…

…Вечером к ним зашел Валерий Павлович, знакомый отца, к которому тот часто ходил играть в шахматы. Перед самым отъездом отец был у него и вернулся расстроенный: упал и куда-то закатился ферзь (а отец всегда предпочитал играть своими шахматами, они у него были из кости, старинной работы, оставшиеся еще от деда). Ферзь тогда так и не нашелся, и вот Валерий Павлович принес фигурку — она отыскалась за диваном.

Эра с тетей Соней ужинали, и тетя Соня поставила на стол третий прибор.

— Большое спасибо, но я никак не могу. — Валерий Павлович, высокий и седой, с задорной щеточкой усов, кланялся тете и прикладывал к груди руки. — У меня Тишка не кормленный, мой попугай…

— По-пу-гай? — в нос, а это служило у нее признаком величайшего неодобрения, переспросила тетя. — Да ведь они неприлично ругаются, эти попугаи!

— Мой не ругается, — обидчиво возразил Валерий Павлович. — Он вообще не умеет разговаривать.

— Вам попался такой глупый попугай? — удивилась тетя.

— Вовсе не глупый. Просто порода такая.

Валерий Павлович посмотрел на тетю, потом рассмеялся и… остался на ужин. И далее рот тети был наглухо закрыт, но зато глаза широко раскрыты. Знакомый отца оказался удивительно интересным рассказчиком. Он остроумно и ненавязчиво вел разговор, а когда тетя, не в силах удержаться от какой-нибудь колкости, все же бросала реплику, он парировал ее так забавно, что обижаться на него не приходило в голову даже тетушке.

— Еще чаю? — галантно предлагал он, не забывая следить за чашкой тети Сони.

Забывшись, тетя кивала, а через секунду возмущенно фыркала:

— Вы какого-то странного мнения о моих возможностях! При всей любви к чаю четыре чашки — это, согласитесь, слишком!

Валерий Павлович изумленно заозирался, как человек, проснувшийся после долгого сна и не способный сообразить, что с ним происходит.

— Как интересно! Никогда бы не подумал, что я нахожусь в Боливии!

— В Бо… — Тетя поперхнулась.

— Именно в Боливии. В этой удивительной стране кивок означает отрицание. Вы кивнули, следовательно, мне нужно было понять это как «нет».