Юлия Кузнецова - Где папа?

– Что ты творишь?! – с отчаянием крикнула мама откуда-то сзади, но я всё равно не могла заставить двигаться быстрее свои деревянные ноги.

– Ну ладно, ладно, – пробормотал таджик, почему-то улыбнулся, но шаг не сбавил.

– Меня мама убьёт, – пробормотала я скорее себе, чем ему, да он и не услышал.

У самой комнаты он неожиданно притормозил и пропустил меня вперёд. Не глядя на меня, улыбаясь.

– Спасибо! – выпалила я и рванула к телефону.

Костя помог нам затащить сумки и пакеты с едой и вещами в проходную, объяснил мне, где будет меня ждать (мама оставалась на три дня, а моё посещение должно было кончиться через четыре часа), и ушёл.

Когда за ним закрылись две тяжёлые двери, я подумала, что он-то, Костя, вообще не получает ничего с этих поездок. Мы с мамой в дороге мучаемся, мама накануне притаскивает тяжеленные пакеты с едой, тратит на неё всю зарплату и упаковывает её ночами. Но она и я – мы едем на свидание к родному человеку, а он, Костя, никого не видит, просто везёт нас четыре часа, а потом ждёт четыре часа, а потом обратно везёт четыре часа.

Так что, хоть он родителям особо и не нравился, потому что переделывает под себя нашу Ирку, нормальный он всё-таки.

На проходной у нас забрали паспорта, выдали нам пропуски, а тяжёлые сумки подхватили ребята в чёрной одежде и потащили их дальше, на досмотр. Мама мне шёпотом объяснила, что эти ребята тоже ТАКИЕ, просто им разрешают вот так работать, помогать с передачами.

Начался досмотр. Хмурая женщина в пятнистой форме подошла к нам с ножиком и принялась вскрывать пакеты и упаковки с едой. Она прорезала крест-накрест отверстия в плавленом сыре, разрезала блоки с сигаретами, открывала бутылки с водой и нюхала их.

– Может, надо было дома их открыть? – прошептала я маме. – Нас бы быстрее пустили…

Но тётка услышала и хмыкнула:

– Да? Открыть дома и напихать туда чего запрещённого?

Я почувствовала, как краска заливает моё лицо, а тётка, открыв бутылку с газированной минералкой, сказала:

– Странно как-то пахнет!

– Да вы что! – возмутилась мама. – Вода обыкновенная! Сами же открыли!

Она возмущалась, но на губах у неё была смущённая улыбка, а в глазах отчаяние, и тётка явно поверила не столько маминым словам, сколько её выражению лица.

Она продолжила досматривать, изредка отшвыривая уже прощупанные вещи и покрикивая то на меня, то на маму, и я страшно боялась её, а мама, молодец, не раскисала, слушалась, вела себя по-деловому и на меня не кричала, если я что-то ставила не туда, а просто тихонько советовала, куда что убирать.

Только иногда, оглядываясь на ребят в чёрном, столпившихся у прохода, она вполголоса возмущалась, что все выходят своих встречать, а наш папа – нет.

– А ему уже можно? – удивилась я.

– Конечно, можно! Смотри, видишь, все ждут!

Наконец тётка отошла от стола, бросила на свой письменный стол ножик, и я увидела, что у неё ноги босые, в сандалиях, а на ногах педикюр. Это было очень странное сочетание – форма с ножиком и розовые ногти на ногах. Да ещё и всё это – в марте.

– Шестнадцатая комната, – скомандовала мама и слегка толкнула меня в спину по направлению к коридору. – Скажи ему, чтобы за сумками сам приходил.

Я вышла в коридор, открыла наугад какую-то дверь. За ней был ещё один коридор, с пронумерованными комнатами.

С сильно бьющимся сердцем я смотрела на номера, они как какие-то вспышки появлялись на дверях, а потом увидела «16», толкнула дверь и… увидела папу.

Я бросилась к нему на шею, но тут вбежала мама и возмутилась:

– Ну что ты тут стоишь! Все давно своих встречают, а ты?! Телик тут смотришь?! Иди за сумками с Лизкой!

Мне ужасно стало за неё стыдно, что она такое говорит, они же не виделись неделю! Когда мы выскочили в коридор за сумками, я, передразнивая маму, сказала:

– Надо же, безобразие! Вот ты лодырь! Здоровенный мужчина и без работы! Конечно, надо пристроить его!

Папа засмеялся, закрыв глаза рукой.

– Может, кому-то говорят: «Здравствуй, любимый, здравствуй, дорогой», но мы ведь идём другим путём, – продолжала я. – Сидит бездельник, телик смотрит, лучше бы сумки пошёл таскать.

Папа всё трясся от смеха, беззвучно, тёр при этом глаза, словно хотел спать, а потом я снова повисла у него на шее и заплакала.

– Я хочу, – проговорила я, – хочу, чтобы ты опять дома за компьютером сидел…

– Я тоже хочу, – проговорил он шёпотом в мою шею, в мои волосы, – а что делать-то… Ну ничего… Ничего… Ничего…