Вадим Шефнер - Облака над дорогой

Администратор многозначительно подымал указательный палец и добавлял извиняющимся тоном:

«Конечно, товарищи, исполнение на рояле у него еще не совсем то, к которому тянутся широкие массы, клубу нужен свой настоящий, платный роялист, но смета кусается, товарищи, смета кусается!..»

Он уходил, скрипя сапогами, и начинался фильм. Виртуоз-самоучка с вдохновенным лицом сидел за роялем. Играл он без нот. Может быть, в дальнейшем из него и получился музыкант, но пока что им были освоены только два музыкальных произведения: «Яблочко» и траурный марш Шопена. Когда на экране развивались какие-нибудь бурные действия, например, ковбои мчались по прерии на своих взмыленных конях, или дрались в кабачке, или же шла стрельба из «кольтов», — то это происходило под «Яблочко». Если же давался мирный лирический пейзаж или герой объяснялся в любви прекрасной белокурой девушке, — то это шло под похоронный марш. Играл Генька от всей души, не щадя ни себя, ни рояля. Иногда, от полноты чувств, он начинал подпевать своей музыке, — тогда зрители не выдерживали, кричали: «Заткнись!» — и топали ногами.

Однажды мы с Колькой и с Васькой Позднеевым забрели на кладбище. До этого я только раз был на кладбище, когда хоронили мать, но это было на другом кладбище, да к тому же тогда была зима, и я запомнил только покосившиеся кресты, торчавшие из сугробов.

Здесь было не то. Большие деревья, покрытые густой листвой, мощно уходили в высоту, ветви их сплетались, тянулись друг к другу, и издали казалось, будто висит большая зеленая туча. Когда мы вошли в чугунные ворота, на которых были изображены пузатые, толстощекие ангелы с опущенными факелами, Васька Позднеев, видно не раз бывавший здесь, сказал нам:

— Тут черная сморода растет, только есть ее не всякому можно, — это ведь кладбищенская.

И он добавил, что на вкус эта смородина очень противная, а к тому же ядовитая:

— Один человек попробовал ее и отравился, свезли в больницу.

Васька был старше нас, учился классом выше да еще славился разными штуками. Это он однажды стащил председательский колокольчик из учительской комнаты и привесил этот колокольчик на шею козе, пасшейся в школьном саду. То-то было весело! Кроме того, он умел лаять по-собачьи.

Такому авторитетному человеку мы с Колькой не имели никаких оснований не доверять, и даже были благодарны ему, что он предупредил нас о грозящей опасности.

Мы тихо брели по дорожке между могилами, разглядывали памятники, читали надписи. Это была старинная часть кладбища; похоронены здесь были купцы, священники, именитые граждане городка. Памятники были солидные, скучные — всё больше черные гранитные кресты да известняковые плиты.

Попалось нам несколько надгробных ангелов; все они, сложив на груди ладони лодочкой, смотрели вверх, но неба им не было видно — густо разрослась здесь зелень.

Один старый ангел, зеленовато-серый от времени и непогод, стоял на постаменте, наклонившись вперед, будто пловец на трамплине перед прыжком в воду: сзади в его крыло упирался клен. Наверно, когда ставили памятник, клена еще не было, а теперь вот вырос, и ясно было, что ангела он в конце концов столкнет.

Но вот среди старинных могил мы увидели сравнительно новый склеп — надгробный памятник купца-миллионера, того самого, в бывшем особняке которого теперь находилась наша Третья трудовая школа. Очевидно, здесь налицо был явный экстра-супермодерн, как выражался Португалов. Это было пирамидообразное сооружение, облицованное белым кафелем и увенчанное на вершине грудастой чугунной русалкой, держащей в руке восьмиконечный староверческий крест. Кафель на пирамиде был того сорта, который употребляется для ванных комнат и некоторых других гигиенических учреждений. У основания пирамиды шел бордюр из цветных изразцов с изображениями уже знакомых нам саламандр и бурбонских лилий. Над входом на маленькой мраморной доске было начертано: «Усыпальница купца первой гильдии Патрикеева». Повыше — на большой доске — была надпись: «Воздвигнута в 1913 году от Р. X. по личному проекту архитектора Зуммер-Кобельницкого». Видно, и гробовая доска не спасла купца от злодея-зодчего. Мы долго смотрели на это чудо, а потом Колька спросил:

— Что это такое — усыпальница? Выходит, вроде спальни?

— Никакая не спальня, — авторитетно ответил Васька, — это буржуйский склеп.

— Где склеп — там и написано, что склеп. А он же ведь миллионер был. Может, приказал построить себе здесь спальню…