Вадим Шефнер: Привал в Нежданном

На пятый день наступления третий батальон ворвался в деревню Коркино, выбил из нее противника и отразил несколько сильных контратак.

Перед рассветом на смену подошла свежая часть, а остаткам третьего батальона было приказано двинуться в тыл, в поселок Нежданное — на отдых и переформирование.

Лейтенант Журавлев, единственный оставшийся в строю офицер, вывел людей из траншеи, и задами деревни, перебегая от одной уцелевшей избы к другой, солдаты третьего батальона добрались до лощины, где пролегала дорога.

По сравнению с тем местом, которое они только что покинули, здесь было совсем спокойно. Пули сюда залететь не могли — светящиеся трассы пулеметных очередей проходили верхом над лощиной, провисая над ней, как серебряно-серый серпантин, и такие же безобидные. Только мины иногда перелетали сюда через холм, но это были случайные мины и рвались они далеко от дороги.

Растянувшись, разбившись на группки, кому как удобнее, в том беспорядочном порядке, который вырабатывается в дальних походах, быстрым, нервным шагом шли по дороге пятьдесят шесть человек — все, что осталось от батальона.

Еще не остывшие от боя солдаты возбужденно и сбивчиво переговаривались на ходу, вспоминая подробности боя.

Некоторые звали товарищей, которых потеряли из виду вчера вечером и надеялись найти здесь, но никто не откликался, и в рассветном сумраке глухо и безотзывно звучали имена оставшихся там, за холмом.

Неуютный анилиновый рассвет вставал вдали, туман уходил с полей, и хрустальные горошины росы скатывались с придорожных цветов в дорожную пыль.

Потом повеял легкий утренний ветер, запели птицы, стало теплее. День обещал быть жарким.

Чем дальше уходили солдаты от боя, тем больше спадало нервное напряжение, и страшная усталость пяти бессонных суток все необоримее вступала в свои права. Разговоры постепенно смолкли, шаг стал тяжелее, медленнее.

Журавлев шел то в голове колонны, то пропускал ее мимо себя, подбадривая и торопя отстающих. Но и сам он был уже в той стадии усталости, когда человек идет как сквозь сон. За пять суток он ни разу не спал и утерял чувство времени, — все эти дни слились в один день, бесконечно длинный. Нарастающая усталость перешла в какое-то новое качество, и порою он чувствовал себя легким, почти невесомым, точно не мускулы двигали его вперед, а голая воля к движению.

Но стоило на секунду зажмуриться — и цветные колеса начинали кружиться под веками, начиналось сладкое, засасывающее головокружение, и нужно было скорей раскрыть глаза, чтобы не упасть.

Когда за поворотом дороги показался мост, блеснула вода, Журавлев обогнал колонну и встал на мосту, прислонясь к перилам.

— Кто пить хочет — к воде! — хрипло крикнул он. — Только не задерживаться!

Но никто не остановился.

Он стоял на мосту, а мимо него медленно проходили бойцы, и никто из них не повернул головы, чтобы взглянуть на воду. Их лица были серы от пыли и непомерной усталости, а они прошли мимо воды, и вослед им обиженно и звонко лопотала река, набегая на серые камни.

Последним поравнялся с Журавлевым сержант Евграфов, из седьмой роты.

— До того устали, что не до воды. Только бы отдохнуть скорее, — сказал он и прислонился к перилам рядом с Журавлевым.

— Теперь до Нежданного недалеко, — сказал Журавлев.

— А сколько времени сейчас, товарищ лейтенант? — спросил Евграфов. — Мои не идут, не завел вовремя?

Журавлев взглянул на свои часы — они тоже не шли.

— Стоят, — сказал он сержанту, — забыл совсем о них.

— У кого в батальоне спрашивал, у всех остановились, — сказал сержант. — Вконец народ вымотался. Скорее бы до этого Нежданного добрести.

— Скоро полустанок будет, а от полустанка до Нежданного совсем близко, — сказал Журавлев.

— А вы знаете места эти, товарищ лейтенант?

— Знаю, — коротко ответил Журавлев, — эти места я знаю.

Оттолкнув себя от перил, он побрел вперед, и сержант нехотя пошел за ним...

Утром выходил он из вагона на полустанке, проходил мимо платформы, где под навесом из серого гофрированного железа стояли молочные бидоны, приготовленные к погрузке. Потом поезд уходил и увозил с собой весь шум, и становилось слышно, как поют птицы и как гудят на шоссе телеграфные столбы.

На шоссе он шел до раздорожья, потом сворачивая на мягкую проселочную дорогу, ведущую на холм. Идти было хорошо, легко — не то что сейчас. От полей тянуло горьковатой свежестью, дымом далеких пастушеских костров.