Михаил Штительман - Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

— Дела? — усомнился Сема.

— Да, дела, — повторил Пейся, высокомерно глядя на приятеля. — Тебе хорошо — ты болен. А я же здоров! И если нужно наколоть дрова, так сразу вспоминают обо мне. Интересное дело, — оживился Пейся, — когда нужно принести со склада уголь, говорят: «Пейся, сходи ты — ты же старшенький!» Когда дома спекут что-нибудь вкусное, говорят: «Пейся, не хватай, пусть будет Наумчику — он же младшенький!» Вот и получается, что всегда я в проигрыше.

— А вчера? — спросил Сема. — Ты прятался? Где ты был?

— И не спрашивай, — махнул рукой Пейся. — Залмана Шаца ты знаешь? Убили. Арона Куцека, бондаря, знаешь? Ну, этого, что на левой руке шесть пальцев. Тоже убили. А Дору Ходос помнишь? С ней ужас что сделали!

В этот момент неизвестно откуда появилась бабушка. Она подошла к Пейсе и укоризненно покачала головой:

— Вот это я тебя просила? Я тебя просила рассказать ему что-нибудь веселое, а ты пришел и начал докладывать, кого где убили. Даже простое одолжение ты не можешь сделать!

Пейся обиженно поджал губы и встал:

— Если вам так не нравится, я могу уйти.

— Ты можешь уйти, — согласилась бабушка. — Но он же тогда меня загрызет. И что он нашел в тебе — я не понимаю!

— Бабушка, — вмешался Сема, уже теряя терпение, — Пейся говорит, что ему вздумается. И не трогай его! Он мой товарищ.

Бабушка пожала плечами и вышла в коридор. Но Пейся боялся, что она вернется, и сидел молча.

— А ты, — спросил его Сема, — ты где был?

— Ой, тут целая история, — махнул рукой Пейся. — Ты наши ворота помнишь? Высокие, порядочные ворота. Когда я услышал, что идут уже эти сволочи, я собрал всех соседей и велел им поставить самовары. Я им сказал: «Вскипятите все четыре самовара». Они меня спросили: «Зачем?» Я ответил: «Чай пить». А сам поставил лестницу, залез и наблюдаю, куда идут эти насильники. Вижу, трое подбираются к нам. Я позвал соседей опять и спрашиваю: «Самовары закипели?.. Несите их сюда!» И поставили около ворот четыре знаменитых самовара, и они шипели и свистели на всю улицу.

— Что же дальше? — заинтересовался Сема.

— Дальше я взобрался на лестницу и вижу, что трое стучат в ворота. Очень приятно. Я беру первый самовар, открываю крантик — и на них! Потом я беру второй самовар за ручки и поворачиваю его вниз головой — на их головы! Они не знали, откуда это идет. Кипяток был что-нибудь особенное, и они бросились бежать от ворот. Ты бы посмотрел: один держится за нос, другой — за рот, третий — за всю свою морду!

— Интересно! — рассмеялся Сема, с удовольствием представляя себе ошпаренные лица гайдамаков. — А скажи, Пейся, это правда было или это ты придумал по дороге сюда?

— Что у тебя за некрасивая привычка? — возмутился Пейся. — Всегда тебе кажется, что я вру! Не верить — спроси у Доли!

— Почему — у Доли? — удивился Сема.

— Здравствуйте, «почему»! Потому, что он мне все время снизу самовары подавал.

— Ну, — пожал плечами Сема, — если Доля тебе вчера самовары подавал, значит, правда.

— А я что говорил? — гордо выпрямился Пейся. — Стану я выдумывать. У меня всё — истинная правда!

Наступили тягостные, тревожные дни. Зеленые ставни на окнах не открывались даже днем, никто не решался уезжать в город, говорили друг с другом вполголоса, озираясь по сторонам и боясь засады. Жители местечка не доверяли тишине: они знали, что покой их неверен. Кто придет теперь, с чем и откуда? Путь через местечко вел к большим городам — это вселяло тревогу и страх.

Больше всего человек боялся остаться один. Как в старину, братья сходились с братьями под одной крышей. В комнатах было тесно и душно, спали на полу, но старались все время быть вместе. Если не было братьев, шли к родственникам, к друзьям, к товарищам по ремеслу. Учитель Мотл Фудим — этот глазастый неудачник — сделался вдруг значительной фигурой.

О нем говорили, что он наконец придумал какой-то особенный замок, и все просили его сделать хотя бы один на память.

Как-то днем пришел к бабушке Лурия. Он присел к столу, молча осмотрел комнату и сказал:

— Оставьте все это и идемте к нам. Что вы будете беречь стены? Вместе быть лучше.

Но бабушка не согласилась покинуть дом:

— От горя человек убежать не может. Если нас ищет несчастье, так оно найдет нас, где бы мы ни были.

И Сема остался с бабушкой дома. Дверь закрыли опять на тяжелый засов, поставили на подоконники стулья, но, может быть, потому, что хата стояла у самого моста, здесь было особенно тревожно и страшно. Ночью Сема просыпался и слышал взволнованный шепот бабушки.