Михаил Штительман - Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

Жил в местечке чудак учитель Мотл Фудим. Он готовил молодых людей к экзаменам на звание аптекарского ученика. Но так как будущих провизоров было мало, он часто голодал, не имея заработка. В свободное время Мотл придумывал замысловатые конструкции дверных замков, и воры, пользуясь их несовершенством, таскали у него последнее. Но это не пугало Фудима. Узнав о происшедшей краже, он возбужденно потирал ладони и кричал:

— Интересно, интересно! Посмотрим, как они открыли мой замок!

Учитель прибегал домой и внимательно изучал дверь; что похитили в его комнате, он не хотел знать.

— Вы мне говорите — рубашки, рубашки! — тяжело вздыхал он. — Разве это лезет мне в голову? Третий замок выдумываю — и все не то!

Он был чудак, этот Фудим, худой, маленький, большеголовый, с тяжелой гривой священнослужителя. Глаза его, всегда выпученные, придавали лицу удивленное выражение, и, когда учитель смотрел на человека, всем казалось, что сейчас он должен обязательно спросить: «Что вы? Не может быть!» — или еще что-нибудь в этом роде. Сема пошел к Фудиму за книгами для чтения. Учитель был действительно удивлен просьбой молодого сбивщика и так выкатил глаза, что Сема испуганно подумал, а вдруг они выпадут. Но все обошлось благополучно. Фудим, порывшись в ящике, вынул какие-то две книжки и протянул их Семе.

— Читайте… — рассеянно сказал он и указал на дверь: — Я сейчас сделаю такой замок, что даже святой дух не войдет без ключа!

До позднего вечера сидел Сема, склонившись над столом, и встал, когда почувствовал, что силы покинули его и сон охватывает тело. Утром Сема тщетно пытался вспомнить прочитанное. Слова, люди, поступки — все смешалось в его памяти, и он просто не мог понять, что к чему.

Вторая книга оказалась легче, но, читая, он пугался ее желчных слов, ее угроз и прорицаний.

«Я господь бог ваш, — читал Сема, — вывел вас из земли Египетской, сокрушил шесты ярма вашего и повел вас с поднятой головой. Если презрите уставы мои и законы мои отвергнет душа ваша, то я с вами поступлю так: пошлю на вас ужас, чахотку и горячку, томящие глаза и мучающие души, и будете сеять напрасно семена ваши, и съедят их враги ваши. И будете поражены перед врагами, и будут властвовать над вами неприятели, и побежите вы, хотя никто не гонится за вами».

Сема переводил дыхание, вытирал выступавший на лбу холодный пот и читал дальше:

«И сломлю гордыню вашего могущества и сделаю небо ваше, как железо, и землю вашу, как медь… И вселю робость в оставшихся из вас, и погонит их шелест свеянного листа!..»

Сема никогда не продавался размышлениям — есть бог или нет. Может быть, есть и, может быть, нет. Когда Семе было плохо, он вспоминал о боге и даже шептал тихонько перед сном молитву: «Шма исроэл аденой, элоейну, аденой эход». Все-таки, если сказать откровенно, к кому Сема может толкнуться со своими делами? К губернатору? Нет. К исправнику? Нет. К царю? Конечно и конечно, нет.

Остается один бог, с которым можно говорить в любое время и сколько вздумается. Уж кто-кто, а бог был дан в полное Семино распоряжение. И в последнее время Сема все чаще и чаще спрашивал его: «Если ты такой мастер на все руки, что в какую-нибудь неделю сотворил небо и землю, свет и тьму, вечер и утро, зелень и деревья плодовитые, светила и птиц крылатых и, мало этого, образовал еще человека из праха земного и вдунул ему в ноздри дыхание жизни, — если ты такой мастер, так почему ты не мог пальцем пошевелить и спасти маму, если не маму, так папу, если не папу, так деда? Тут что-то не то».

И, читая ворчливые, злые слова бога — «и сделаю небо ваше, как железо, и землю вашу, как медь», Сема думал: «Неужели Иегова, этот пухлый, розовенький еврей с бородой, похожей на облако, неужели он такой злой и мстительный? Если надо спасать, до него не дозовешься, если надо проклясть — пожалуйста, он тут как тут! Нет, здесь что-то неладно».

Сема откладывал толстую черную книгу и шел в синагогу. Он стоял позади всех, надвинув на брови вылинявший картуз, настороженно прислушиваясь к молитве. Красиво и весело пел молодой кантор, невнятно бормотали старики, как будто слова запутывались в их бородах и не могли выбраться. А наверху громко и шумно рыдали женщины, и их покрасневшие лица были мокры от слез. «Почему сюда так часто приходят просить? — спрашивал себя Сема. — И всё просят и просят!» Он не находил ответа и сам начинал молиться, потому что бог его знает, как быть с богом? И так плохо, и этак не очень хорошо.

А жизнь двигалась своим чередом. Осыпалась акация возле дома дедушки, шуршали под ногами желтые листья яблони, все чаще шел дождь, тихий, утомительный и такой мелкий, что его не было видно. Наступала осень. Только иногда ночью, совсем редко, живые молнии прокалывали небо, тяжелый гром рушился на крыши местечка, сверкая, падали капли дождя, и казалось, что сверху сыплются искры.