Михаил Штительман - Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

— Дай бог, — тихо говорит бабушка.

Через два дня Сема был принят учеником на фабрику Айзенблита и в конторе получил свой рабочий номер. Рано утром прошел он в цех, с удивлением вдыхая незнакомый, крепкий и острый запах мокрой кожи.

Рабочие, которых он видел сегодня впервые, то и дело останавливали его, подробно расспрашивали о здоровье деда.

Все они, точно сговорившись, повторяли, что мальчик весь в отца: одни глаза, одни брови, — просто вылитый отец! Сема заметил, что людям было почему-то особенно приятно находить в нем это сходство, и какое-то неясное, новое, радостное чувство, названия которого он еще не знал, овладело им.

«Что делает ребенок? Ребенок уже пришел?» Сема узнает бабушку по ее милым вопросам. И кого она спрашивает? Соседку по двору! Эта старая кочерга с папильотками должна знать, что бабушка его называет ребенком. И до каких пор это будет продолжаться, до каких пор будет продолжаться такое издевательство? Ребенок! Года два тому назад — это другое дело, но сейчас Семе уже, слава богу, пятнадцать лет, чтоб он жил до ста двадцати! Пятнадцать, а бабушка — никакого внимания!

Кажется, если б Сема сейчас был старше вдвое, для бабушки он оставался бы прежним ребенком, который спит раскрывшись, который не ест, а лемжает, который не пьет, а тянет, который не ходит, а летит. Вот такая теперь жизнь, можете любоваться и завидовать! Усы бы отпустить хоть какие-нибудь, даже самые рыжие, но как это сделать? Над верхней губой у Семы торчат три золотых волосика. Чтобы их увидеть, надо очень захотеть, надо подойти близко — и тогда… Ах, ну что об этом говорить!

Ребенок! Хорошо, если б бабушка говорила ему это на ухо, по секрету. Но у этой женщины нет секретов. Через всю улицу она может крикнуть: «Наш ребенок тут не проходил?..» А ребенок ходит длинный, худой, нескладный, и штаны на нем уже такие короткие, что их впору подарить младшему брату, если б он был. Хорошо иметь брата или хотя бы какую-нибудь сестру… Вот у мясника Шлемы не семейство, а целый клад: сын Пейся — это раз, сын Ицхок — это два, дочь Хиня — это три, дочь Злата — это четыре, и жена ходит беременная — это пять, а может быть, даже и шесть, если родится двойня.

Вот это жизнь!

В полдень Сема возвращается с работы домой, и не с кем слово вымолвить. Дедушка кричит, командует, что-то строит во дворе, но не узнает никого. Есть дед — и нет деда. Бабушка… У нее одно дело: она охает. Даже в самый хороший день она раскопает, о чем поплакать. Вот, например, сегодня. Бабушка вошла и, увидев Сему, всплеснула руками:

— Ты уже пришел? А я только что спрашивала соседку.

— Я уже слышал, — хмуро отвечает Сема, — лучше б вы не спрашивали.

Бабушка удивленно смотрит на него и, вдруг вспомнив что-то, идет на кухню:

— Ты же голодный, ребенок мой!

Сема молчит. Бабушка ставит на стол тарелку с зеленым борщом и сама садится рядом с внуком, пристально следя за каждым его движением. Изредка она произносит такие слова:

— А хлеб?

— А корочку?

— А картошечку?

— А капусту, это же свежая капуста!

Потом она встает, убирает тарелку и разражается речью:

— Мальчик, такой, как ты, должен иметь силы. А откуда они у тебя будут, если хлеба ты в рот не берешь, если корку ты не кушаешь, если картошку ты оставляешь, если свежая капуста для тебя не еда!..

Сема, тяжело вздохнув, опускает голову. Ох, этот обед — наказание какое-то. А бабушка говорит, говорит и вспоминает все его грехи: на прошлой неделе было мясо, так самое полезное, жир, он выбросил, в пятницу утром жарила картошку — вся сковорода осталась полной. Вчера он, правда, ел с аппетитом, но как он позволил себе стать таким голодным. Мог прийти раньше!

Сема молчит, и бабушка постепенно успокаивается, она вытирает фартуком вспотевший лоб, поправляет сбившуюся косынку и медленно опускает обеденную посуду в котелок с теплой водой. Что теперь делать? С бабушкой заключен мир до следующего обеда, дед спит, в комнате жарко. Сема встает, берет в руки книгу и идет к дверям.

— Куда ты? — испуганно спрашивает бабушка.

— К реке.

Ты будешь купаться?

— Наверно.

— Лучше не надо! — умоляюще говорит бабушка. — Кто купается вечером?

— Но сейчас же еще день! — возмущается Сема.

— Правильно, — покорно соглашается она, — когда ты войдешь в воду, будет еще день, но, когда ты выйдешь на берег, будет уже вечер.