Михаил Лезинский - Мальчишка с бастиона

Не доходя метров десяти до берега, Колька увидел справа у камней Евтихия Лоика.

Тот, опираясь на один костыль, выкручивал тельняшку. Евтихий тоже заметил мальчика и жестами разъяснял, что лодку его перевернуло и что сам он чуть не потонул. «Видишь, теперь и костыль один остался да, в придачу, сам как курица мокрый».

Наконец, вышли на скалистый берег Северной стороны. Лоик подковылял к Алёне и Кольке. Взглядом спросил у мальчика: где, мол, Антонина Саввишна? И тут же всё понял. Он молча натянул на себя тельняшку и сказал:

- Я тут тебе встречу приготовил, Николка. Вон на том пригорке. - И указал на небольшой холмик правее Михайловской батареи.

Колька удивлённо взглянул на Евтихия. Старый бомбардир заговорил, хитро щуря глаза:

- Садится ко мне в лодчонку. Как положено, с крестом да с ранением… Ну, как завсегда водится, разговорились. Вдруг он - бац, тебя вспомянул. Слово за слово - гляжу, знает. Я ему: так, мол, и так, видимся мы с Николкой. Ты бы поглядел, как он обрадовался!.. Перевёз я его. Говорю: жди здеся и встретишь, коли чего не случится…

Колька не выдержал:

- Кто? Кличут как?

- А сам узнаешь, теперича недолго.

В это мгновенье Голубоглазка тихо сказала:

- Вот он стоит, Николка!

Мальчишка посмотрел в сторону Алёнкиной руки и радостно крикнул:

- Максим!

Товарищи обнялись… …Они стояли на небольшом каменистом пригорке: Максим, Колька и Голубоглазка.

Впереди, подложив под себя костыль, сидел Евтихий Лоик. Он глядел на город, на мост, по которому всё ещё двигались войска.

Максим неторопливо рассказывал: -…Пётр Маркович меня и проводил в лазарет. Потом частенько проведывал.

Говорил: выходишься, разыщешь дружка своего - поклон передай. Я ведь про тебя Кошке рассказывал…

- Благодарствую, - негромко сказал Колька, продолжая глядеть на город. -…Я думал, попаду к самому Пирогову, но его в гошпитале к тому часу не было… Спервоначалу дох-тор хотел было ногу резать - и всё тут! Но потом всё ж таки оставил при мне и заживил… Я ведь третьего дня как вышел. Маманя моя тут, на Северной обитает, а батя сегодня лишь с фрегата сошёл…

Тут Максим осёкся. Он взглянул на друга и на Алёнку (Евтихий шепнул ему о Саввишне). Они продолжали стоять, прижавшись друг к другу, и не произносили ни слова. Всё смотрели и смотрели на багровые холмы южной части.

Движение по мосту почти прекратилось. Последние матросы и солдаты бежали по грузовым понтонам. Сверху было видно, как начали разводить мост.

Над рыжим облаком, покрывающим город, блестели яркие, удивительно спокойные звёзды. Небо было над головой невероятно чистое и какое-то сонное.

А город продолжал гореть. Сотни костров полыхали вдали, порою исчезая в дыму и снова отчётливо появляясь. Удивлённо смолкли вражеские батареи. И в этой слегка затихшей полуночи ещё отчётливее слышались последние взрывы на наших батареях.

Не выдерживая адской жары, то тут, то там взлетали в воздух пороховые погреба и склады. Последние вздохи многострадального Севастополя…

Колька тихо сказал:

- Всё. Нет больше редута.

- Нет нашего четвёртого, - в тон ему произнёс Евтихий.

Максим Рыбальченко думал, глядя в сторону Малахова кургана: «Там уже разгуливают французы и смеются над нашими разбитыми пушками… А, может, уже успели установить свои?..»

Колька спросил, будто до него только сейчас дошёл страшный смысл всего свершившегося:

- Выходит, что бусурманы уже в город входят!?

- Выходит, что так, - подтвердил Лоик.

- Входят… в город… - неслышно прошептала Алёнка.

Тогда они ещё не могли знать, что неприятель в течение двух последующих дней не осмелится вступить в груды развалин, покрытых слезами и кровью, носящих гордое название Севастополь.

К холмику подходили солдаты, у некоторых в руках коптили факелы.

Кто-то положил руку на Колькино плечо. Парнишка оглянулся и с трудом узнал в грязном подростке, в разорванном мундире прапорщика Федю Тополча-нова. Он одним из последних перешёл мост, до конца участвуя во взрывных работах.

Теперь они стояли вчетвером и глядели на умирающий город. Встал Евтихий и подошёл к ребятам. Рядом какой-то офицер при свете факела читал солдатам приказ по Южной армии и военно-морским силам в Крыму:

«Храбрые товарищи! Грустно и тяжело оставить врагу Севастополь…»

Упруго и торжественно звучали слова. Они неслись в темноту над застывшими бескозырками и фуражками, над притихшими воинами славного города.

- «…Но вспомните, какую жертву мы принесли на алтарь Отечества в 1812 году!