Мигель Делибес - Опальный принц

— Эй ты, не смей ее кусать!

Но ни Витора, ни Фемио не слышали его, и он продолжал бить и кричать:

— Ты, не смей ее кусать!

Фемио не обращал на него ни малейшего внимания. Тогда мальчик отскочил от солдата, привстал на цыпочки, открыл дверь и бросился в коридор, громко сзывая всех:

— Мама, Доми, Хуан, сюда! Фемио кусает Вито!

Когда Мама и следом за ней Доми вошли на кухню, Фемио стоял навытяжку — пятки вместе, носки врозь, — наклонив голову, словно больше всего на свете его интересовала фуражка, которую он крутил в руках. Витора, криво улыбаясь, стояла в трех метрах от него, у мраморного стола, и кожа вокруг ее губ покраснела так же ярко, как сами губы. Кико шел впереди и тянул Маму за руку, но увидев, что Витора и Фемио стоят в разных углах, застыл на месте.

— Уже нет, — протянул он разочарованно.

Мама сказала:

— Я так испугалась. Подумала, что вы ссоритесь.

Витора пыталась делать вид, что ничего не произошло, но ее выдавал каждый жест, каждое слово.

— Все штучки Кико, — сказала она с вымученным смешком.

Доми, держа девочку на руках, подмигнула ей и подхватила:

— Этот мальчик если чего не увидит, так выдумает.

Мама стояла посреди кухни неподвижно, точно пугало.

— Простите, — повторила она.

Витора вдруг шагнула вперед.

— Постойте, я ведь вас еще не познакомила, — сказала она. — Это — моя хозяйка. Это — он.

Мама протянула Фемио руку.

— Очень приятно, — сказала она.

— Сеньору Доми ты уже знаешь.

— Как живете, сеньора Доми? — спросил Фемио.

— Да что тебе сказать, сынок, — ответила Доми. — Как всегда.

Фемио продолжал крутить фуражку в руках. Мама сказала:

— Значит, уезжаете?

— Да, завтра.

Мама медленно качнула головой.

— Вы и не заметите, как уже вернетесь, — сказала она.— Время летит так быстро. — Она опять протянула ему руку.— Ну, хорошо, очень приятно было познакомиться, желаю удачи.

Подойдя к двери, она обернулась, взяла Кико за руку и вытащила из кухни, сказав тихо, но настойчиво:

— Идем! Вечно ты встреваешь в то, что тебя не касается,— и обратилась к Доми: — Уведите детей в комнату.

По вечерам мамины шаги звучали громче, чем по утрам, Витора часто говорила: «Что мне больше всего нравится в твоей маме, так это как она ходит». Быстро и твердо стуча каблуками, Мама прошла в гостиную. Кико подстроил свой шаг к шагам Хуана и промаршировал в детскую вслед за братом.

— Мы солдаты! — весело сказал он, сумев попасть в ногу.

Когда дети вошли в комнату, Доми осторожно прикрыла дверь и усадила Кико рядом с собой. Сощурив глаза, она спросила:

— Скажи, сынок, а куда кусал ее Фемио?

— Сюда.

— В рот?

— Ага.

— Ох, надо же! И сильно?

— Очень сильно и много.

— Долго?

— О-очень долго, — сказал Кико.

Хуан подошел к столу и тоже вступил в разговор:

— И у нее пошла кровь?

— Эй, помолчи, не видишь, я говорю? — И Доми опять повернулась к Кико: — Скажи, сынок, а что говорила Вито, что она говорила?

— Да как она могла говорить, Доми, если Фемио кусал ее в рот? — опять вмешался Хуан.

— Тебе сказано: молчи!

Кико уселся на пол, сложил стопкой наклейки кока-колы и воды «Кас» и объявил:

— Я продаю шины.

— Поди сюда, голубь, — позвала Доми.

Кико подошел к ней.

— Что тебе?

В каждой руке у него было по наклейке, и ему не терпелось вернуться к игре. Доми продолжала допрашивать:

— Скажи-ка, скажи-ка, сынок, а что говорила Вито перед тем, как Фемио ее поце… укусил?

— Я не помню, — ответил Кико.

— Не помнишь? А они не ссорились?

— Да нет же.

— Слушай, сынок, а когда он ее укусил, они были на кухне или… или в гладильной?

— Ничего я больше не знаю, отстань! — вдруг завизжал Кико.

Доми подняла руку.

— Так бы тебе и наподдала, — сказала она. — Когда захочешь, так трещишь как попугай.

Кико присел возле наклеек.

— Да я же тебе все сказал, Доми, — повторил он.

Глаза Доми теперь злорадно поблескивали.

— А в туалет не хочешь?

— Нет.

— Если снова описаешься, я отрежу тебе дудушку, так и знай.

Она качнула ногой, на которой сидела девочка, и пропела: «Цок-цок-цок, лошадка, в Вифлеем бегом, там Дева с Младенцем и волхвы кругом». Крис хлопала в ладоши.

Кико складывал наклейку на наклейку, и всякий раз, когда он клал седьмую, стопка рушилась. Он сердился, повторял: «Ай, ну ай же», но руки никак не подчинялись его желаниям. Вдруг под креслом, обтянутым винилом, он заметил карандаш. Бросив наклейки, он схватил карандаш, вскочил и стал рыться в шкафу. Не найдя бумаги, он взял книгу с полки и, недолго думая, вырвал первую страницу. Потом растянулся на полу и начал рисовать. С каждой линией губы его приоткрывались в довольной улыбке. По мере того как из-под его руки выходил рисунок, мальчик сопровождал его пояснениями: