Владимир Добряков - Строчка до Луны и обратно

— У меня никогда так не было. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул я. Это прозвучало слишком серьезно, и я, глядя на наши тени, улыбнулся: — У меня никогда так не было — чтобы шел рядом с девчонкой, плечо к плечу, а видел ее, будто иду сзади.

— Ты фантазер.

Я и на это кивнул.

— И дед так говорит. Вот приедет скоро — познакомлю.

— А у меня сестра на днях приезжает. Римма. Редкое имя. В Норильске живет.

— У тебя тоже редкое имя. Был где-то царь такой — Кир.

— И не один даже, — сказала Кира. — Но я к ним отношения не имею. Те свирепые цари жили в древней Персии и задолго до нашей эры.

После этой исторической справки и Кира могла уже улыбаться и говорить не только о своем, личном. Пока стояли в очереди за молоком, я узнал, что ее отец работает экспедитором — почту возит. Сестра — воспитательница детского сада. Два года живет с мужем в Норильске, и скоро, видимо, приедет сюда в отпуск. И я рассказал о своих родителях, о деде. Про вчерашнее письмо вспомнил. Кира тоже посмеялась.

Разливное молоко кончилось, осталось только в бутылках. Кира купила — почти всю сумку заставила бутылками. И еще две пачки творога положила. Тяжелая оказалась сумка. Кира не возражала, когда я взял у нее сумку. Лишь улыбнулась:

— Тебе эти бутылки, наверно, как перышки. Такой сильный. Смотрела, как играл вчера. Больше всех голов забил.

— Не больше. Лешка — четыре. У него пушечный удар. Рисунок ему вчера подарил.

— Я видела, — сказала Кира.

— Хороший парень. И веселый. Один раз мы даже танцевали у меня дома. Вдвоем, — вспомнив про соседа Киры, на всякий случай уточнил я.

Когда подошли к своему большому дому, Кира взяла у меня сумку.

— Теперь я сама понесу.

Я понял ее и снова подумал: умница!

Поглядев на площадку, где несколько мальчишек били по мячу, я сказал:

— Может, пойду поиграю?

— Иди, иди, — кивнула она и добавила: — Когда сестра приедет, я ведь чаще смогу выходить во двор.

И снова, пока не стали подкашиваться ноги, гоняли мы по полю тугой футбольный мяч. И несколько раз в приметном теперь для меня окне кухни замечал я русую голову Киры. Она смотрела на нас. Улыбки ее разглядеть я не мог, но знал, что улыбается. И это будто прибавляло мне новые силы. Все же к полудню, когда солнце поднялось в самую вышину и нещадно палило наши головы, спины и плечи, мы окончательно выдохлись и, растирая на лицах пот, лениво переговариваясь, стали расходиться по домам.

Лешка Фомин, еще полный благодарности за вчерашний подарок, предложил мне пойти к нему обедать.

— Лучше ко мне, — сказал я. — Дома никого нет, а поесть и у меня что-нибудь вкусненькое отыщется в холодильнике. И «Аббу» послушаем.

— Замётано, — сказал Лешка.

Перед тем как произвести обследование холодильника, зашли в ванную. Вода так и манила прохладой. Мы включили душ и помылись более чем основательно. Пришлось потом тряпкой подтирать залитый пол.

Помылись, оделись, с уважением потрогали друг у друга бицепсы на руках и остались вполне довольны.

— Есть силенка у ребятишек с проспекта Энтузиастов! — подмигнул я Лешке и рассмеялся.

— Молотки ребята! — подтвердил Лешка и, наклонив голову, рассеивая брызги, помотал из стороны в сторону густым чубом.

Я удивился:

— Ну и волосы у тебя! Расческу сломаешь.

— По наследству достались, — сказал Лешка. — Отец тоже черный. Это, говорит, краса твоя — цыганский чуб.

За веселой болтовней освободили часть холодильника от продуктов, похлопали друг друга по тугим животам и, вопреки медицинским рекомендациям, устроили хорошенькую протряску под зажигательные ритмы и пение четверки всемирно известных любимцев эстрады.

— Давай, Петушок, давай! — высоко взбрыкивая ногами и тряся головой, кричал Лешка.

— Даю, Леха! Видишь, как даю! — стараясь перекричать все четыре заморские прекрасные голоса, отвечал я и, выгнув дугой спину, ширяя руками, норовил достать волосами гладкие досочки паркета.

Почище футбола такие танцы! Кое-как дотянули до конца одну сторону пластинки. Сработал стоп-автомат, и мы без сил повалились на диван.

— Хорошо у тебя, — сказал Лешка. — Я дома как шибану на громкость — сверху по трубе стучат. Никакой жизни! А у тебя — рай!

— Сверху которые, — показал я на потолок, — все на работе. А внизу — бабка глухая. Поднимаюсь с ней один раз в лифте «Вам какой, спрашиваю, этаж?» Не слышит. Стоит, как мумия. А больше в квартире там никого нет.