Владимир Добряков: Строчка до Луны и обратно

А было немножко грустно. Новая школа мне нравилась. И учеба здесь как-то лучше пошла. Но если честно: грустно больше всего было из-за Киры. То в любой час мог увидеть ее в школе. Пусть еще и не очень разговаривали мы, а только так — улыбнемся, кивнем друг другу или спросим, какой был урок, много ли на дом задали. Но даже и эти минутные встречи мне были дороги. Сидишь на уроке и думаешь: сейчас Киру увижу.

А теперь как увидишь? Можно неделю ходить, и не встретишь. Или в лагерь, вообще, уедет. Когда в начале июня те, кому на первую смену достали путевки, стали собирать рюкзаки и чемоданы, я совсем приуныл. Лежу как-то вечером и думаю: «Что же это делается со мной? Неужели в самом деле влюбился? Вот странно: сколько девчонок всяких видел, и в старой школе, и здесь, и ничего — жил себе спокойно. А с Кирой еще и не поговорил толком, почти не знаю ее, и не красавица никакая, а вот на тебе — из головы не выходит».

Утром специально уселся перед ее подъездом на лавочку — в журнале «Крокодил» карикатуры разглядываю. С места, сказал себе, не встану, пока не дождусь. Не будет же она целый день дома сидеть.

Мимо идет Лешка Фомин. Спортсмен. Плечи шире моих. Двадцать раз подтягивается на турнике. Голубая футболка с олимпийскими кольцами на Лешке, в руках — мяч. Увидел меня — обрадовался.

— Команду как раз собираю. Яшка сейчас выйдет. Игорь. Гвоздик за хлебом побежал, через пять минут будет. Сегодня играешь на левом краю нападения. А Гвоздика в центр поставим.

Все распределил Лешка. А как мне уходить — на левом краю играть? Про Киру ведь не скажешь.

— Лех, — говорю ему, а сам чешу в затылке, — такое дело… Не могу я сейчас.

— Чего? — Лешка и рот приоткрыл с обломанным передним зубом. — Глянь — как накачал! — И он сильно ударил мяч о землю. Мяч отскочил и — точно! — до второго этажа взвился.

— Дело, понимаешь, срочное. Карикатуру хочу на конкурс послать. Срок кончается, а… — Я уныло прищелкнул языком. — Еще и темы не придумал.

Лешка подошел, с уважением посмотрел рисунки на странице журнала.

— Так нарисовать можешь?

— Как получится, — скромно ответил я.

— Силен! — Теперь Лешка с не меньшим уважением смотрел на меня. Но вдруг оглянулся на подъезд и спросил: — А чего тут сидишь? Где карандаш?

Ну, мертвая подсечка! Одно только и выручило, что он еще и про карандаш спросил.

— Нарисовать — половина дела. Сначала придумать надо. Вот смотрю, вдохновляюсь.

— Ладно тогда, — сказал Лешка. — Вдохновляйся. Нарисуешь — покажешь!

Он пошел дальше, прихлопывая о землю мяч, а я остался сидеть.

«А что, в самом деле, возьму и нарисую». Это я так подумал. И правда, чего время зря терять? Может, до обеда придется сидеть.

Когда Лешка про карандаш спрашивал, я мог бы доставь из кармана шариковую ручку с красным стержнем. Тогда бы он совсем поверил. А что бумаги нет — не беда. Поля в журнале широкие.

Думал, думал — Лешку нарисовал. Стоит спиной, на майке — кольца, а правая поднятая нога впереди. Это он по мячу ударил. Но левая его нога не понравилась мне. Нового Лешку нарисовал, ногу в струнку ему вытянул, руку резко согнул. Лучше получилось. Эх, голову бы чуть откинуть назад. Был бы карандаш — стер, подправил бы. Ничего, надо руку набивать. Сверху, на чистом поле, новый эскиз сделал. Теперь сразу видно: Лешка по мячу не просто ударил, а шарахнул изо всей силы. Пушечный удар! Куда же попал?.. Впереди ворота с сеткой изобразил. Только в сетке огромную дыру еще сделал, и позади ворот, с мячом у груди, как барон Мюнхгаузен на пушечном ядре, летит в воздухе Яшка, который у нас за вратаря стоит.

Но Яшка у меня тоже не очень хорошо сначала получился. Принялся рядом нового рисовать. Рисую, и вдруг слышу:

— Здравствуй, Петя!

Кира — в двух шагах. Вот как увлекся! Не сказала бы «здравствуй» и прошла мимо — я бы, наверно, и не заметил, пропустил бы ее.

— Ты что делаешь?

— Рисую, — говорю. — Пушечный удар Лешки Фомина. А это — Яшка, вратарь. В небеса улетает.

Мое сатирическое творчество, видно, произвело на Киру не очень сильное впечатление. Ее больше интересовало другое:

— А почему у нашего подъезда сидишь?

Тоже — удар в солнечное сплетение!

— Тебя, — говорю, — дожидаюсь!

Но это я сказал таким голосом, который должен был бы начисто исключить подобную возможность. Будто пошутил. Не знаю, как поняла меня Кира. Сдерживая смех, она сказала:

— Вот я и пришла. То есть, приехала. А теперь уезжаю.

На этом «уезжаю» я и раскололся.

— Куда, со страхом спрашиваю, — уезжаешь? В лагерь?