Эрих Кестнер - Эмиль и сыщики. Две повести

Бертольт Брехт. Только в той особой обстановке, которая сложилась в Германии в годы, предшествующие приходу Гитлера к власти, в годы кассовых демонстраций и митингов, в годы веры в силу совместных действий, в силу людской сплочённости, и могла возникнуть история про Эмиля. Правда, Эрих Кестнер не призывал к революционной борьбе; сам он был далёк от классовых боёв, которые вёл немецкий пролетариат под руководством коммунистов, но он хорошо понимал всю серьёзность угрозы, нависшей над его родиной, был убеждённым и последовательным антифашистом и хотел показать тогдашним ребятам на простом примере, что если действовать мужественно и дружно, то всегда побеждаешь. А может, и не только ребятам…

Вот эта неколебимая убеждённость Кестнера, что люди могут помочь друг другу, надо только объединиться, определила и сюжет обеих повестей, и их весёлые перипетии, и самые волнующие эпизоды, всегда связанные с массовым действием. Радость, благородная бескорыстная радость сопричастности к общему делу, радость победы, которая не сваливается случайно, а завоёвывается совместными усилиями,- эта радость, сплотившая вокруг Эмиля прекрасную команду справедливых, находчивых и озорных сыщиков, заражает и читателей, маленьких и больших. Именно она расширяет их круг, потому что создаёт ту неповторимую атмосферу его книг, которая завоевала им мировую славу. Недаром Кестнер говорит, что пишет для тех, кому от 8 до 80 лет.

Итак, радость приобщённости к общему делу. Однако обратите внимание, насколько все сыщики разные: Эмиль, Профессор, Густав, Вторник — да про каждого из них можно хоть сочинение писать, потому что у каждого уже определенный, сложившийся характер, со своими интересами, вкусами, чувствами. Кестнер исходит из того, что дети — это те же взрослые, только маленькие. Другими словами, создавая свой мир детей, писатель создаёт вместе с тем и модель мира взрослых. В детском мире Кестнера, как и в настоящем мире взрослых, каждый до поры до времени занят чем-то своим (вспомните сцену поимки вора во дворе гостиницы, до начала погоня), но в какие-то острые моменты все эти отдельные личности сливаются в единый поток, в единый порыв. И побеждают. Так мир детей у Кестнера становится не только моделью взрослого мира, но как бы и моделью для взрослого мира. Моделью поведения. Писатель говорит своей книжкой, конечно, иронично, ненавязчиво, шутливо по форме, но вполне серьёзно по сути: бывают минуты, когда надо оторваться от своих дел, выступить всем вместе, и тогда вы будете непобедимы. Даже в борьбе с настоящим злом. Потому что — и на это обратите внимание, ребята! — зло в повестях об Эмиле — это не выдуманное, не «детское» условное зло, а вполне реальное, «настоящее». Так дети, не имеющие ещё никакого жизненного опыта, сталкиваются впервые со «взрослой» жизнью. Столкновение это начинается как игра (штаб в саду, связные, диспетчер у телефона и т. д.), а кончается уже «всерьёз» — сценой в самом банке, когда надо доказать, что вор — вор. И от этого «всамделишного» конфликта скорее захватит дух у маленького читателя, чем от выдуманных приключений каннибальской девочки.

Обе повести об Эмиле, как, впрочем, и все детские книги Кестнера, кончаются победой ребят, то есть торжеством справедливости. На первый взгляд, этот обязательный счастливый конец настораживает. В трагический для Германии, да и для всей Европы, момент, когда наступал фашизм, писатель преобразует окружающую его действительность в этакие рождественские сказки, где зло всегда побеждено, а добро торжествует. Что это? Непонимание жизни? Желание ее подсластить? Впрочем, трудно заподозрить ироничного, язвительного и лукавого Кестнера, прославленного поэта-сатирика, в наивности или сентиментальности. Нет, здесь Кестнер выступал не утешителем, который уводит от реальной жизни, а воспитателем, который смотрит в завтра. Он надеялся, что его весёлые, заразительные истории вдохновят детей, а значит, и вообще людей на объединение всякий раз, когда надо будет давать отпор злу. Непременный счастливый конец у Кестнера надо понимать как призыв не быть равнодушным, как вызов обывательской формуле: «Моя хата с краю, я ничего не знаю». Но тут нельзя не сказать, что надежды Кестнера не оправдались и что выход, им предложенный, оказался иллюзией. Он заблуждался, считая, что так легко можно одолеть зло, заблуждался потому, что созданный им мир детей всё же мало походил на реальный мир взрослых; это был, собственно, не мир, а как бы мирок, упорядоченный, ограниченный, ограждённый стеной благополучного детства от социальных бурь и катастроф.