Альберт Цессарский - О чем говорил мальчик

Однажды, когда замечательный разведчик нашего партизанского отряда Николай Иванович Кузнецов был ранен и я уже готовился начать операцию, он вдруг отвел мою руку:

- Обезболивания не нужно, доктор!

- Почему? Будет тяжко, Николай Иванович..,

- Все равно! Я вам не помешаю.

Во время операции он ни разу не застонал…

Вскоре Кузнецов стал поправляться, и тогда я спросил, зачем ему понадобилось так мучить себя.

- Хотел проверить,- ответил он,- если когда-нибудь придется испытать такую боль, вытерплю ли. Разведчику нужен твердый характер, доктор.- И, помолчав, добавил, улыбаясь: - А человек делает себе свой характер сам!

Вот о том, как создавали свои характеры те, кого я знал, кого встречал в жизни, я и написал эту книжку.

А. Цессарский

Мы встретились с ним прошлым летом в Подмосковье.

Я в пионерском лагере. Я - гость. Жарко горит костер. Летят и тают искры. Широким полукругом расположились ребята. За ними внизу тяжело отсвечивает река. А на том берегу сквозь зеленые стволы ольхи пламенеет растекающееся по горизонту закатное солнце. Тихо и звонко кругом…

Я рассказываю о давно минувших днях Отечественной войны. О партизанских дорогах. О подвигах разведчиков на захваченной врагом земле. И так хочется передать ребятам главное, чем жили мы в те годы, что и сейчас переполняет сердце…

Странные люди эти взрослые. Никак не угомонятся! Ну, прожили жизнь. Ну, совершили кое-что. А им все мало.

Да, нам все мало. Нам непременно нужно, чтоб и после смерти жизнь наша продлилась. Чтоб дети наши продолжали любить нашей любовью и ненавидеть нашей ненавистью. Чтоб это стало частью их Души.

И, когда это нам удается, сердце человеческое утешается: нет забвения, нет смерти. «Но верю - не пройдет бесследно все, что так страстно я любил…»

Один мальчик слушал совсем не так, как другие. Не отрываясь, не шевелясь, он серьезно и даже мрачно глядел на меня и о чем-то напряженно думал.

Я кончил. Ребята поблагодарили и стали расходиться. Но тот мальчик остался. Он стоял у догорающего костра и пристально смотрел на меня, словно ожидая. Было ему лет тринадцать, не больше.

Я подошел к нему:

- Ты хочешь о чем-нибудь спросить?

Он опустил голову.

- Что же ты… Спрашивай.

Он потупился еще больше. Потом неожиданно повернулся и медленно пошел прочь.

- Молчит? - улыбаясь, спросил старший вожатый.- Всегда так. Очень замкнутый мальчуган!

Я собрался уезжать. Но машина за мной еще не пришла. И в ожидании я присел на скамью у ворот лагеря. Старший вожатый ушел звонить в город. На короткое время я остался один. Вечерело. В тенистой, обсаженной липами аллее стало сумрачно. Но в конце аллеи еще ярко зеленела лужайка, и замыкавший ее дом с колоннами тепло розовел в последних отблесках солнца. Там шла веселая, шумная суета - пионеры готовились ко сну. Вот далеко на реке протяжно прогудел пароход, и лагерь, будто прислушиваясь, сразу затих.

И вспомнилось мне далекое детство. Наш первый, нищий, голодный пионерский лагерь. Наш первый гость - высокий человек в вышитой косоворотке, похожий на Тараса Шевченко,- красный партизан. Всего десять лет миновало тогда после гражданской войны. Он рассказывал нам о Григории Котовском. Рассказывал так живо, будто только вчера гнались они по пыльным шляхам, по ковыльным степям за бешеным батькой Махно. Как мы завидовали партизану! Как хотелось тоже вот так покачиваться в седле рядом с Григорием Котовским, когда по лунной дороге ехал он во главе отряда. И конь чутко прядал ушами. А в черной балке среди мохнатых кустов подстерегала бандитская пуля.

Тоскливо ныло в груди, оттого что мне этого никогда не испытать! Ведь мне было тогда всего двенадцать лет…

Шорох заставил обернуться. Рядом стоял тот самый молчаливый мальчик. Опустив голову, он исподлобья смотрел на меня и не говорил ни слова.

- Знаю, что ты собираешься сказать! - Я ободряюще подмигнул ему.- По себе знаю. Ты хочешь стать героем. Каким был разведчик Николай Кузнецов. Верно?

- Нет,- сказал он тихо и жалобно,- я не смогу. Я никогда не стану героем.

Это меня озадачило.

- Почему?

И вдруг мальчик заговорил. Заговорил торопливо, горячо. Обо всем, что мучило его. Чего не понимал. Что казалось недостижимым…