Энн Файн - Список прегрешений

Если я зову ее с собой, она всегда отмахивается:

— Не сейчас. Может быть, позже.

И я отправляюсь сюда один, надеясь, что она все же придет. Но она почти никогда не приходит. Я уже сказал вам: Касс изменилась.

Я делаю записи в конце большой красной тетради до тех пор, пока мне не становится совершенно ясно: она не придет. Тогда я убираю тетрадь назад в пакеты и снова плотно все заворачиваю. В такие минуты мне ее больше всего не хватает — ее смеха и этой ее присказки: «Совершенно верно. Совершенно верно» в ответ на мое уверенное: «Безгрешных не бывает».

Без Касс в леднике ужасно одиноко. Фольга вечно шуршит, когда я ее складываю, свет свечи падает на складки, и они отбрасывают яркие огненные отблески на кирпичную стену, а сам сверток из-за всех этих внезапных рыжих и красных бликов кажется твердым и холодным на ощупь. Я кладу его в тайник и накрываю сверху двумя тяжелыми кирпичами, последнее мерцание гаснет, словно это был костер, у которого я сидел в одиночку, а вот теперь его затушил.

Я задуваю свечу — сначала осторожно, чтобы посмотреть, как тени пляшут под сводом, где кирпичи уложены аккуратными рядами по спирали — круг за кругом. Потом — несколько выдохов посильнее, ледник теряет постепенно свою теплую округлость, и все начинает выглядеть фантастично: появляется множество выступов и странных обманчивых углублений, как в тех древних пещерах, что тянутся на мили под землей.

Я дунул слишком сильно. Пламя в испуге опрокидывается, пытается снова подняться, а потом с тихим щелчком гаснет. В леднике вновь становится холодно, темно и тесно. Мне здесь больше делать нечего, я отправляюсь следить за Джемисоном — в одиночку.

Касс так и не пришла.

Раньше-то мы следили за Джемисоном вдвоем. Так было веселее. Сказать по правде, я бы охотно бросил эту затею, но мы так долго занимались этим, что я стал относиться к слежке с тем же рвением, с каким прежде, в самом начале, Касс. А вот ей теперь не до этого.

Джемисон дни напролет убивает всякую живность. Собственно, в этом и состоит его работа здесь на ферме. И это единственное, о чем он говорит, больше от него ничего не услышишь. Касс считает, что, когда он возвращается домой, то и там душегубствует — это у него такое хобби. За такие слова ее список пополнился весьма забавными упреками вроде — злобная маленькая сплетница и стерва . Ей не раз влетало от отца, но она продолжает утверждать, что любая тварь, умершая на нашей ферме, была отравлена Джемисоном. Бывало, он еще стягивал в кухне свои сапоги, а я уже слышал ее гневный шепот:

— Помнишь ту сову из амбара? Давненько мы не слышали ее уханья. Уверена, это его рук дело.

Или вот еще однажды, даже не оглянувшись, чтобы убедиться, нет ли рядом Лизы и не слышит ли она: «Помнишь, что мама Лизы ушла от Джемисона много лет тому назад? Стоило бы рассказать об этом полиции. Может, они бы нашли тело, если бы поискали хорошенько».

Касс испытывает к этому типу такую жгучую ненависть, что не желает с ним разговаривать. А это не так-то просто: ведь мы два раза в день вместе садимся за стол, но ей это удается уже шесть лет. Если Джемисон садится рядом с Касс на скамью, она слегка отодвигается, но так, чтобы никто не смог ее обвинить в том, что она пересаживается нарочно — раз и еще раз, и наконец оказывается к нему спиной.

Всем известно, как обстоят дела, — особенно Джемисону. Он специально изводит Касс. Поджидает ее, прислонившись спиной к сушилке, при этом куртка его свисает в затхлую застойную воду, которая собирается под подставкой для тарелок. Стоит, не шевелясь, как только он умеет — слегка наклонит голову набок, будто прислушиваясь, а грязные черные космы падают на лицо. А когда мама велит Касс сесть на место, он расплывается в издевательской щербатой улыбке и усаживается прямо напротив нее.

Он подлавливает Касс, как и прочую живность.

Иногда Джемисон убивает тех, кто попадает в его ловушки. А иногда использует их на свой лад. Однажды он поймал взрослую чайку, прекрасную птицу, приземлившуюся в палисаднике у его дома ранней весной, когда дул сильный ветер. Он засадил ее в тесную корзину и держал там много часов, пока мы с Касс упрашивали его выпустить птицу, а Лиза стояла у него за спиной и чуть не плакала.

Джемисон слушал нас, усмехаясь щербатым ртом и стряхивая сор с куртки. А потом взял да и подрезал чайке крылья, так что она больше не могла летать, никогда.

— Как только вы ушли, — рассказала Лиза много месяцев спустя. — Он сделал это, как только вы ушли.