Энн Файн - Список прегрешений

После моей ссоры с Лизой я кажусь себе таким вот червяком. А ведь и она должна была себя чувствовать такой же беспомощной в тот день за ледником, когда я довел ее до слез. Поначалу она плакала совсем тихо, так что я даже не заметил и все продолжал задирать ее. Пусть бы кто угодно плакал, только не Лиза! И вот теперь я стою и наблюдаю за тошнотворным занятием ее отца, а когда мой желудок угрожающе сжимается, говорю самому себе: «Стой и терпи, Том. Так тебе и надо! Тебе ничуть не хуже, чем было ей. Стой и терпи».

От таких вещей не отделаться, сколько ни старайся. Мне бы хотелось все забыть, вернуться и начать лето заново. Если бы я мог! Если бы мог…

Лето началось внезапно — сине-белый взрыв после стольких недель неподвижного тихого зеленоватого моросящего дождя. А потом что ни день — палящее солнце и выматывающая жара, так что приходилось прищуриваться, если смотришь против солнца на игровой площадке. И такое мягкое теплое ощущение внутри, словно все косточки тают. А когда после школы сидишь с книжкой на перилах автобусной остановки — так непривычно и странно, будто ты совсем в других краях — в Мексике, может быть.

В школе во время экзаменационной недели оконные рамы поднимали как можно выше. Внутрь втекал пыльный солнечный свет, и гудки грузовиков долетали до нас от самой окружной дороги. Водитель сельского автобуса, развозивший нас по домам, ездил с открытыми дверями, чтобы впустить хоть какой-то ветерок. Он хмуро зыркнул на строгого инспектора в рубашке с коротким рукавом, который вскочил на подножку на конечной остановке во Фретли и велел ему закрыть двери.

На следующий день он их снова оставил открытыми. Вечер выдался еще жарче. Я сидел на скамейке рядом с Лизой и Касс и смотрел на отражавшееся в окне осунувшееся бледное лицо Лизы, пока она глядела на дорогу и теребила пальцами запястья.

Она была очень худенькая — кожа да кости, говорил мой отец. Он шутил, что у Лизы не ноги, а стеклянные палочки, и при встрече брал ее на руки, «чтобы она не споткнулась и не разбилась». Он даже придумал особую игру — «кормление Лизы» — угощал ее кусочками колбасы, сыра и сдобного фруктового кекса. Он клал кубики еды ей прямо в рот, словно она желторотый птенец, брошенный в гнезде. Думаю, это была не просто шутка, ведь он никогда так не поступал в присутствии Джемисона. Мама тоже беспокоилась за Лизу. Я слышал, как она говорила отцу, что ее тревожат синие круги у Лизы под глазами и то, что на ней вся одежда висит как на вешалке.

Но самой Лизе было все равно. Ей наплевать, как она выглядит. Лиза не то что Касс. Она стрижет волосы тупыми ржавыми маникюрными ножницами, когда те отрастают настолько, что начинают лезть в глаза. Иногда ее волосы кажутся пушистыми, как у цыпленка (Касс говорит, что это после мытья), но чаще они торчат во все стороны. Пальцы и запястья у Лизы синеватые, будто ей холодно, но и летом и зимой она ходит в одной и той же одежде. Даже в январе не надевает шерстяное пальто, хотя мама и посылала ей с Джемисоном вполне приличные вещи — те, из которых выросла Касс. В автобусе Лиза садится у самой двери, у окна, которое никогда не закрывается полностью. Ноги ее выскальзывают из тонких домашних тапочек и касаются обледенелых кромок на полу, но она даже не дрожит. А когда летом начинается жара, Лиза, единственная во всей школе, продолжает ходить в вытянутом сером форменном свитере, как бы ни припекало. Другие девочки перешептываются, что это потому, что у ее блузки дырки под мышками, но я знаю: это вранье. Пусть мама и заставляет меня донашивать рубашки до тех пор, пока рукава не начинают врезаться в подмышки или они просто-напросто расползаются на части, но блузки Касс она меняет сразу, стоит хотя бы манжетам чуть-чуть обтрепаться.

Лиза выглядит странной, что на нее ни надень, — словно старомодная пыльная долговязая кукла. Я люблю в автобусе сидеть за ней и Касс и наблюдать за отражением в окне — следить, как меняется выражение Лизиного лица, пока Касс читает ей вслух задание по английскому, а она смотрит в окно. Дело у них движется в час по чайной ложке, потому что Лиза постоянно просит Касс повторять целые куски, но и во второй раз ухитряется добрую половину пропустить мимо ушей.

Лиза каждый раз проваливается почти на всех экзаменах. Она не говорит отцу, что ей надо их сдавать, а Джемисону и в голову не приходит спросить. Мы заметили, что мама и папа никогда не говорят в присутствии Джемисона о ее учебе. Одно время мы с Касс думали, что родители просто не хотят «вмешиваться», раз Лизе не дается учеба; но теперь поняли: все не так просто — они не хотят смущать Джемисона. Лиза как-то проговорилась, что сама пишет за отца все письма, а Халлоран, который живет в миле от них, помогает ей справляться со сложными оборотами. Похоже, что Джемисон, хоть он и просидел в школе во Фретли много-много лет, так и не выучился читать и писать. Халлоран говорит, что предлагал научить его, но Джемисон всякий раз мотал головой: «Мне эта грамота нужна, только чтобы яды готовить, а я и без того в них разбираюсь».