Станислав Олефир - Когда я был маленьким, у нас была война…

У мамы были одни сестры, папин брат погиб на войне, да еще один умер в тюрьме, поэтому родных дядек у меня с Эдиком не было. Но все равно дядька у нас был. Правда, мы не помним его имени и никогда не были в гостях, но более родного дядьки для нас не существовало.

Подружились случайно. Узнали, что возле разбомбленной немцами железнодорожной будки остался сад. А где сад, там пожива – сохранившиеся с прошлого года груши, яблоки или еще что. Осенью за листьями не разглядеть, а ранней весной – на виду.

До будки больше пяти километров, но нам очень хотелось есть, вот и отправились. Ни груш, ни яблок не нашли, зато наелись клея. Так у нас называют живицу, которую выделяют деревья, чтобы залечить раны. Иссеченные осколками вишни и абрикосы буквально сочились янтарным, необыкновенно вкусным клеем. Даже в сытые годы он был лакомством, а сейчас – говорить не приходится. Вот к леем и объелись.

Правда, меня лишь немного подташнивало, а вот у Эдика схватило живот. Десять шагов ступит – и ложится на шлях. Испугались страшно. Недавно в нашем селе умерла целая семья. Сварили молодого овса, наелись, легли спать и не проснулись. Мама говорила, от голода кишки у них стали как папиросная бумага. Вот овес их и попротыкал. А если у Эдика они от клея слиплись и тоже прорвутся?

Эдик и валяется среди шляха, воет и прислушивается: не рвутся ли кишки? Я топчусь в растерянности. Вдруг этот дядька. Высокий, бородатый, с ручной тележкой. Колеса у нее от пулемета, кузовок – из лозы. Быстро все сообразил, наказал мне собирать бурьян для костра, сам достал из кузовка ведро и побежал в балку за водой. Я и охапки набрать не успел, а он уже возвращается. В одной руке – ведро с водой, во второй – суслик. Говорит, на наше счастье на его нору наткнулся.

Ловко так с суслика шкуру снял и принялся варить в этом же ведре мясо. Добавил травы, разных корешков; из ведра – вкусный пар облаком.

Эдик о кишках сразу забыл, вместе со мной бурьян собирает, а дядька ругается:

– Здоровые парни, а эту гадость есть придумали! Запорожские казаки в степи без продуктов месяцами в дозоре стояли, морды – во! Здесь же сусликов несчитано. Нет сусликов – лови тушканчика, зайца, гадюку или ящерицу. Это же мясо!..

Втроем сварили и съели суслика, напились бульона и покатили. По пути – сплошные балки. То спуски, то подъемы. На подъемах мы с Эдиком тележку тащим, на спусках влезаем в кузовок, и нас везет дядька. Не успели оглянуться – уже село…

С тех пор и пошло. Чуть свободное время – отправляемся в степь. Бродим и промышляем. Больше всего, конечно, доставалось сусликам, но ловили еще много чего. Даже жабами не брезговали. Правда, дома об этом не говорили. Стыдились. Почему стыдились – не пойму до сих пор. Не зря же сестер подкармливали на чердаке или в кустах сирени.

К полудню старались выйти на шлях, встречали нашего дядьку, варили добычу, обедали и вместе возвращались в село. Снова через балки, и снова то помогали тащить сочиненную из пулемета и ивовой корзины тележку, то ехали в ней. При этом, конечно, представляли, что мчимся в броневике или настоящем танке, и пели геройские песни. Счастливей нас не было в мире.

Бывали дни, когда у нас даже не топили плиту. А зачем ее топить? В хате не очень холодно, а варить нечего. Погрызем подсолнечного жмыха – тем и сыты.

Когда уж совсем сводило животы, шли в гости к бабушке Степаниде. Лида, Инна, Поля, Эдик, Аллочка, Виталий и я. Бабушка Степанида особых восторгов от нашего нашествия не проявляла, но куда бедной деваться? Родные внуки! Поохает, поахает и принимается готовить обед. Непонятно откуда добывает несколько картофелин, мешочек с крупой и варит суп.

Мы вертимся вокруг плиты, на которой в чугуне варится суп. Подкладываем в огонь солому, щупаем чугун – скоро ли закипит, тайком заглядываем под крышку: хватит ли на всех? Толкаемся, галдим, словно воронята. Мне кажется, бабушка Степанида всех нас даже по имени не помнила. Особенно мальчишек. К тому же ее смущало городское имя Эдика. Поэтому всех называла Гладиками. Но все равно мы ее любили. Низенькую, полную, краснощекую, немного ошалевшую от нашего гама, но все равно уютную, словно недавно протопленная лежанка.

Когда упреет крупа и проварится картошка, приходило время наш суп сдабривать. Бабушка Степанида открывала ключиком сундук и доставала кусочек старого сала. Был этот кусочек меньше спичечного коробка, привязан на нитку, словно лоскуток материи, которым играют с котенком. К тому же вареный-перевареный, потому что побывал во всех супах и кулешах, которые варила бабушка Степанида с прошлого года. Она опускала сало в кипящий чугунок и принималась считать до десяти. После этого сало должно снова отправиться в сундук. К счастью, даже такой короткий счет бабушка Степанида знала неважно, мы усиленно помогали ей и, конечно, сбивали с толку. Счет начинался сначала. И вот так раза три или даже четыре.