Ларс Кристенсен - Герман

– Заткнись, алкаш. Изволь говорить на нашей улице на нашем норвежском языке!

Бутыля помотал головой, стряхивая пену.

– С царем я говоримши по-норвежски!

На то, чтобы затолкать его назад в комнату, хватило двух минут. Полицейская машина уехала.

Германа держали папина рука и мамина рука. Дождь перестал.

– Пойдем домой, – услышал он голос одной из рук.

На подоконнике светился глобус. Герман лежал в кровати, рядом – поднос с чашкой какао. Мама сгребла пенку в ложку и отдала папе, он долго причмокивал.

– Ты шапку снимать не будешь?

Герман не притрагивался к какао и не отвечал.

– Странный у тебя вид – пижама и зюйдвестка.

– Меня никто не видит.

Папа вдруг спрятал руки за спину и спросил с очень хитрым видом:

– В какой руке?

– Ни в какой, – сказал Герман после паузы.

Это оказалась шпага с золотой рукояткой, плащ, шляпа с полями и черная маска. Герман отвернулся к стене.

– Зорро, – промямлил папа.

– Да ну его на фиг.

Герман перевернулся на спину и натянул зюйдвестку на глаза. Мама выпятила нижнюю губу и подула на перманент.

– Герман, ты ругаешься такими словами?

– Иногда приходится.

Папа положил костюм на стул, руки у него дрожали. Мама допила какао, и воцарилась тишина – свеча, горящая с двух концов. Наконец папа прокашлялся и задул свечку, пока вся комната не полыхнула. Но заговорила мама.

– Герман, ты меня в шапке своей слышишь?

Герман зажмурил глаза и натянул одеяло на голову.

– Мне кажется, ты не так все понял. Мы не хотели тебя обмануть. Понимаешь?

Герман чуть сдвинул одеяло и стал смотреть в щелочку. Он видел плащ, шпагу, шляпу и маску. И слышал, как бьется сердце: довольно гадкий звук, похож на ходики у дедушки. А между секундами время стоит на месте? Или идет безостановочно?

Мама все говорила. Свой голос она, похоже, сдала в химчистку, а вернули ей чужой.

– Мы ничего не знаем точно. Доктор еще должен сделать анализы.

Она на секунду отвернулась, шея у нее вся была в мурашках, потом придвинулась поближе к кровати.

– Болезнь неопасная, но, может быть, у тебя выпадет часть волос.

Она старательно рассмеялась. Смех тоже был не мамин.

– Помнишь, что ты мне говорил? Можно купить парик. Любой цвет, на выбор. Ты какой хочешь – рыжий, зеленый, черный?

Герман смотрел в потолок, и мама сдалась. Вздохнула и уронила руки на колени. В комнате снова стало тихо. Скоро в мире вся тишина переведется. Сгорит в клубах белого бесшумного пламени.

– Герман, ты не мог бы что-нибудь сказать?

Мама привстала на стуле, даже почти встала.

– Ты злишься на нас?

Папа вдруг резко наклонился вперед, в руке у него что-то было.

– Представляешь – я нашел те каштаны. А знаешь где? В своем кошельке. Ума не приложу, как они туда попали.

Он положил их на кровать. Ладно, пусть полежат.

– А для чего тебе каштаны? – спросил папа.

– Засовывать их в снежки зимой.

– Хитро. А в кого же ты будешь стрелять такими снежками?

– В вас.

И вот уже свет ламп вдоль стен прикручивают (или подкручивают) медленно, но верно. Герман успел сосчитать только до тридцати, и стало темно, видно лишь руку, когда подносишь ее к лицу, а в руке зажат шоколадный батончик.

Внезапно ряды за ним забеспокоились, кто-то крикнул:

– Сними шляпу! Ничего не видно!

Папа наклонился к самому его уху:

– Герман, тебе лучше снять шляпу. Иначе будет скандал.

Герман аккуратно стянул ее с головы и положил на колени. Но теперь прицепились к папе. Тоненький слезливый голосок загундел:

– Я ничего не вижу, этот дядька слишком высокий!

Мама шикнула на скандалиста так тихо, чтобы все непременно услышали, папа опустился ниже в кресле, но уперся коленями в кресло впереди, – короче, жизнь била ключом.

Наконец с ясного неба ударила молния и прочертила большую букву Z; по всему залу разом вскрыли шоколадки, и по рядам, как длинный змей, протянулось шелестящее «ззззззз». Появился Зорро верхом на коне, все затопали в такт галопу, а Зорро пронесся мимо них, подняв в знак приветствия шпагу, и исчез за занавесом, а тем временем над печальным пейзажем поднялась луна, и невидимый оркестр наяривал не за страх, а за совесть.

Сначала Бернардо показывал фокусы. Засунул яйцо ослу в одно ухо, а из другого вытащил денежку. А яйцо нашлось в штанах у отиравшегося рядом типа совершенно бандитского вида, но уже кокнутое. Папа засмеялся и пихнул Германа. Затем Бернардо поехал домой к Зорро (которого вообще-то зовут дон Диего, и он поэт) и поведал ему о прекрасной даме, ее заточили в крепость Монастариос.