Ларс Кристенсен - Герман

– Ты слабак, да, Герман?

Герман не ответил. Послышались первые смешки.

– Слабак?

Герман уставился на Яйцо, смотрел ему в глаз, в зрачке отражался весь физкультурный зал, все те, кто стояли сзади Германа и напирали, чтобы видеть, и он сам с большой головой и тонкими ножками, вылитая муха, только самого Яйца не видно.

– Может, ты хочешь заниматься физкультурой с девочками?

Теперь смеялись уже все. Яйцо размахивал пластырем, на нем виднелось красное пятнышко крови. Герман повернулся и пошел к среднему канату. Смех умер. Но эта тишина еще хуже, она полна битого стекла и все равно невидима. Герман ухватился за канат двумя руками, зажмурился и подтянулся. Сжал колени, перетащил руки. Воздух стал жидким, рука болела, сердце крутилось как динамо-машина, перед глазами белел больной свет. Герман с натугой открыл глаза, и зал тут же опрокинулся, пальцы разжались, он свалился вниз (или вверх?), руки выдернулись из плеч. Он приземлился на спину, над ним навис Яйцо.

– Не боишься идти в душ со всеми, а, Герман? Девочка ты наша…

В раздевалке стояла очередь к зеркалу, первый в ней Гленн, конечно. Он зачесал волосы назад, но одну прядь пытался уложить на лоб, вид у него был недовольный. Внезапно Гленн развернулся, все расступились, и он шагнул к Герману, который сидел на скамейке и возился с последними пуговицами рубашки.

– Дай твою расческу, – сказал Гленн.

Герман натянул свитер, а когда высунул голову из горловины, все уже стояли вокруг него.

– Дай расческу причесаться.

– Расческу?

– Железную. Живо!

– Нет, – сказал Герман.

Гленн огляделся по сторонам и хмыкнул.

– Да я не взаймы прошу. Мне насовсем надо.

Герман надел дождевик и потянулся снять с вешалки зюйдвестку, но Гленн цапнул ее первым.

– Зачем тебе расческа? Все равно ты лысый.

Герман поднял глаза. Гленн запузырил зюйдвестку в душ.

– Я постригся позавчера… – пробормотал Герман.

– Значит, неправильно постригли. У тебя же плешь!

Все придвинулись. Гленн схватил Германа за голову и пригнул ее.

– У Германа плешь! Дырка на башке! Лысый-пысый! Гунявый!

Вокруг орали, перекрывая друг дружку. Герман вывернулся и стряхнул руки Гленна. Тот ухмылялся.

– Попроси волос у Руби, рыжих-пыжих!

Прозвенел звонок, все гурьбой рванули вверх по лестнице, Герман остался сидеть. Смех постепенно затих вдали, но эхо от него застряло у Германа в ушах. Он осторожно положил руку на голову и ощупал ее, поскоблил пальцем, уперся во что-то гладкое, шишкастое – и отдернул руку, сунул ее под дождевик. Вокруг сгустилась тишина, и в тишине Герман вдруг начал понимать, что к чему. И понял. Он подобрал зюйдвестку, крадучись подошел к зеркалу, нагнул голову, скосил глаза, но ничего не увидел. Поднял руку, но духу не хватило, и он, наоборот, натянул зюйдвестку по самые уши и туго-туго завязал под подбородком. Снова посмотрелся в зеркало: глаза черные.

А за спиной стоит Яйцо, обнаружил Герман и медленно повернулся.

– Давай-ка быстро, – сказал Яйцо. – Уже звонок был.

Герман закинул за плечо пакет с формой и не спеша пошел к двери.

– Ты меня слышал? Звонок уже был!

Герман остановился. Ему вдруг остро, как никогда раньше, ударил в нос и в голову запах пота, тухлый, кислый, и он вспомнил все другие гадкие запахи и разом почувствовал их тоже – вонючего клея в мастерской, прелых листьев, папиного дезодоранта, пригоревшей рыбной запеканки, дедушкиного горшка, крови в кабинете врача и прыскалки для волос в парикмахерской.

Он взглянул на Яйцо.

– Почему вас зовут Яйцом?

Яйцо растерял лицо и долго не мог вернуть его на место.

– Яйцом?

– Именно. Яйцом.

– Вы называете меня Яйцом?

– Да, Яйцом.

Герман поднялся по лестнице. На ступеньке попой кверху стояла уборщица, так и подмывало пнуть ее. Но, обогнав его мысли, уборщица подхватила ведро и ушла.

Школьный двор был пуст. Во всех окнах виднелись головы. Сыпал дождь. До зюйдвестки он шел тихо, потом стукался о нее и медленно скатывался дальше перед носом у Германа. Он высматривал в каплях свое отражение, но не видел ничего, кроме пустых прозрачных слез, они наворачивались на глаза и падали уже из них. Узел под горлом промок и натянулся сильнее. Наверху открылось окно. Это Боров, но Герману не до него.

Миновав питьевой фонтанчик, Герман вышел на улицу. По трамвайным путям струились листья. Кругом ни души. Герман – последний человек на Земле.

У Бондебаккен жирный черный кот перешел дорогу прямо перед ним и пролез сквозь изгородь. Кто-то упустил зонт, тоже черный, он кувыркался вниз по тротуару с переломанными спицами.