Донат Шайнер - Сорванец

— Хорошо, что ты пришёл! Заходи, заходи, мне как раз требуется помощь!

И я где-то что-то придерживал, что-то относил, подносил и опять усаживался рядом с ним у станка. Я выспрашивал, для чего нужно это, почему он делает так, а не этак, и пан Трчка отвечал мне. Сначала неохотно, но со временем он сам начал заводить разговор. Мы стали самыми настоящими друзьями. Жаль, что наша дружба длилась недолго. Но нарушил её не я.

У пана Трчки был красавец кот, очень умный. По крайней мере, у него был такой вид. Войдя в комнату, он сначала подходил к миске с молоком, потом беззвучно вспрыгивал на станок и усаживался рядом с паном Трчкой. Пока пан Трчка ткал, кот безмятежно подрёмывал около него. Толчки станка его не беспокоили, ему не мешало это вечное: бум-бум-бум!

Зато я время от времени искушал его терпение: дёргал его за хвост или за ухо, или выдёргивал волосок из его шубы. Тогда кот вскакивал и с презрительным видом удалялся. Никаких других дел у нас с ним не было.

Наверное, именно это пану Трчке во мне не нравилось, и он подозревал, что я способен серьёзно обидеть его кота. Но тут он ошибался, он слишком плохо меня знал.

И, как назло, однажды кот не воротился домой. Целый день никто его не видел, целую ночь его не было дома. Начались розыски: пан Трчка обшарил подвалы, чердаки, лестницы и все закутки во дворе. Всё напрасно, кот так и не нашёлся. Напрасно пан Трчка бродил, звал, приманивал — кот не отзывался. Печаль охватила пана Трчку.

Я тоже не утерпел и стал искать кота. Печаль пана Трчки буквально вынуждала меня к этому. Я обошёл окрестные дома, заглядывал в амбары — безуспешно. Лишь на третий день, когда я шёл со двора мимо ворот, которые вечно были распахнуты, мне пришло в голову заглянуть за одну из створок. И там был кот. Мёртвый. То ли он издох от старости, то ли его кто-нибудь прикончил и подбросил нам за ворота. А может, он что-нибудь такое сожрал и отравился.

Когда пан Трчка узнал, что случилось с котом, он решил, что это непременно моих рук дело. Он говорил, что только такой бессердечный сорванец, как я, мог причинить зло безвинному животному. А ведь он меня знал: и за табаком я для него ходил, и у станка помогал, и сам взялся искать этого кота ради него. И всё же вина пала на меня. Мне было обидно, что пан Трчка мне не верит. Как я мог доказать, что я невиновен? Даже бабушке не удалось его разубедить, он знай твердил своё:

— Это его работа.

С тех пор, когда бы я ни проходил мимо пана Трчки, он всегда глядел на меня со злобой. Я предпочитал обходить его стороной. Напрасно я ломал себе голову: почему он подозревает именно меня? Наверно, потому, что я когда-то таскал кота за хвост и иногда выдёргивал из него волоски. Пан Трчка так и не взял к себе в дом новую кошку, но и мне вход к нему был заказан.

Итак, после кузнеца я попал в немилость к ткачу. Я воспринимал это как большую несправедливость. Куда же мне ещё ходить?

Долго я не раздумывал. В проезде нашего дома были небольшие сенцы, двери из которых вели в маленькую комнатёнку. Такую маленькую, что в ней с трудом разместились кровать, шкаф, печка, сапожный верстак и табуретка. На этой табуретке сиживал пан Мелихар и сапожничал. Он был длинный, тощий и разговаривал всегда так, словно индюк кулдыкает. Никогда нельзя было понять, когда он сердится, а когда нет. Поэтому в первый раз я заглянул к нему очень осторожно.

Что ты скажешь! На шкафу у пана Мелихара стояла гармонь! Это была самая настоящая двухрядка. Я взирал на неё восторженно и почтительно, а в её звуках мне слышалось пение ангелов. Кажется, никто, кроме меня, их не слышал, потому что, когда пан Мелихар играл на гармошке, даже бабушка, которой терпения было не занимать, прибегала и говорила:

— Пан Мелихар, найдите себе другое занятие: за что мы должны это выслушивать!

Играл он всегда с наступлением сумерек, перед тем как зажечь лампу. Потом опять сапожничал.

Я приходил к нему, садился рядом с ним на пол и то любовался на гармошку, то смотрел, как он подбивает каблук или латает подмётку.

Вся комната была завалена обувью. К нему приходили из сёл и отдавали в починку обувь, какую ни один сапожник не взялся бы чинить, — ветхую, стоптанную, грязную.

И пан Мелихар сапожничал с утра до ночи. Он орудовал то своим кривым ножом, то молотком, а в зубах держал деревянные гвоздочки. Целый день у него в комнате словно дятел тюкал.