Л. Пантелеев - Твои ровесники

В глазах начальника отдела Марина прочла вызов и предостережение.

Отказаться? Ведь поскользнешься — пощады не будет…

Нет, нельзя! Дело не в ней, не в их отношениях. Главное — завод.

Марина глубоко вздохнула:

— Понимаю, Степан Сергеевич… Я согласна. Можно идти?

Марина повернулась и вышла из кабинета, почти физически ощущая на затылке тяжелый, сверлящий взгляд.

Дело было ночью, когда со всех объектов строительства в приземистое здание управления поступили сведения о сделанном за день. В этот час начальник стройки, известный советский инженер, собирал у себя руководителей районов и своих ближайших помощников, чтобы наметить и обсудить главные задачи завтрашнего дня. Короткие ночные совещания и здесь назывались «заседаниями военного совета», и в шутливом названии этом была правда, ибо напряженная жизнь строительства напоминала картину наступления, и это мирное трудовое наступление, все нарастая и ширясь, велось день и ночь.

Так вот, в поздний час мы попросили у начальника дать человека, который мог проводить нас на один из объектов, где утром ожидались важные производственные события. Начальник потер большой, рабочей рукой высокий лоб и сказал задумчиво:

— А знаете, придется, пожалуй, ехать без провожатого. Весь мой народ должен быть тут, на совещании. Впрочем, — и в его спокойных больших, стального цвета глазах вдруг мелькнула лукавинка, — впрочем, есть один человек… очень серьезный товарищ… только…

Он позвонил и сказал пожилой секретарше, бесшумно возникшей в дверях:

— Пригласите ко мне практиканта. Если ушел, пошлите за ним машину, — и, обернувшись к нам, добавил: — Только уговор: вслух не удивляться и провожатого нашего вопросами о его личности не смущать. Я потом сам все объясню.

Усталое лицо начальника сохраняло прежнее холодно-деловое выражение, но глаза его смеялись уже откровенно.

В это время дверь открылась, и из-за портьеры появилась щупленькая фигура подростка в ватнике. Слишком большой по размеру ватник сидел на нем, как водолазная рубаха, а рукава его были даже закатаны. На вид вошедшему можно было дать лет четырнадцать, но лицо его, совсем еще детское, было необычайно серьезно, и это взрослое выражение как-то особенно не вязалось с носом пуговкой, густо поперченным крупными золотыми веснушками, с пушком на щеках.

— Вот, познакомьтесь — Константин Ермоленко, наш практикант. Костя, отведите товарищей на шестой объект. Все им покажете.

Необыкновенный практикант кивнул головой. По-видимому, выполнять подобные поручения было ему не в диковинку. Мальчишеским жестом он поддернул брюки и при этом серьезно сказал:

— Хорошо. Прошу за мной.

Проводник оказался бесценным спутником. Он всю дорогу рассказывал о строительстве; точнее, не рассказывал, а толково отвечал на вопросы, и ни один из них не застал его врасплох.

Строительство он знал отлично, и знал именно то, что могло показаться интересным новичкам. Память у него была поразительная.

Впрочем, относясь к своему делу очень ответственно, он не вполне доверял памяти и иногда лез в карман, извлекал замурзанную и истертую записную книжку и уточнял по ней названия и цифры.

Но особенно в нем подкупало то, что он как бы сросся со стройкой — думал о ней, как о чем-то своем, личном. На нас, людей, впервые попавших сюда, смотрел снисходительно и считал долгом все пояснять в популярных сравнениях.

Так мы узнали, что намывная плотина похожа на горный хребет, что машины бетонного завода переваривают в день больше, чем целый состав цемента, что если вытянуть в одну нитку всю металлическую арматуру, которую предстоит заложить в тело сооружений, то получилась бы стальная полоса, которой можно было бы опоясать земной шар.

На стройке его знали и, должно быть, любили. Кое-кто из встретившихся инженеров — правда, не без легкой усмешки — поздоровался с ним, а шофер тяжелого бензовоза, поравнявшись с ним, притормозил и, высунувшись из кабины, крикнул:

— Не на поселок ли, Константин Николаевич, путь держишь? Влезай в кабину, подкину до бетонных.

Когда же мы поднялись на гребень плотины и огни стройки засверкали внизу так густо, будто обильные осенние звезды, отраженные в черной воде, наш юный проводник стал просто поэтом. По каким-то одному ему видимым признакам угадывая сооружения в россыпи огней, он говорил о них так, будто перед ним простиралось уже и неоглядное море, созданное руками человека, и огни маяков на концах волнорезов, и аванпорт, и убежища кораблей от бури и сами корабли, поднимавшиеся и опускавшиеся в шлюзах.