Алексей Леонов - Лёнькин букварь

Магазин был в саду, в бывшем барском помещении. Я выбежал за канаву сада к колодцу, осмотрелся и, никого не заметив, вымыл ноги. Добела их отмыть было невозможно, потому что их и солнце палило, и ветры обветривали, и росы обжигали, и месили они грязи и глины, купались в дорожной пыли; секли их травы и кололи колючки. Словом, кожа на моих ногах задубела, стала коричнево-серой, первобытной. Но всё же от мытья они стали чище. Я вернулся в магазин и представился продавцу.

— Ну, вот. Совсем другое дело. Надо беречь отцовские сапоги. Они тебе на всю жизнь.

«Отцовские сапоги» значило — кожу на ногах.

Я взял в руки пахнущие кожей, краской и чем-то городским ботинки, сел на весы, обтёр ступни руками, обдул их и надел ботинки на ноги.

— Хороши? Не жмут? — спросил продавец.

— Нет. Просторные, — ответил я.

— Может, побольше возьмёшь?

— Не. Эти хорошие.

— Ну, бери. Вот тебе сдача. Не потеряй.

Я привёз себе ботинки, показал дружкам и стал ждать первое сентября, чтобы обновить их. Но сделать мне это первого не пришлось. В день начала моей учёбы в Спешневе была такая теплынь, что трепать зря обновку по такой погоде мне не позволили. И лишь в октябре, когда стали выпадать заморозки, идти дожди, я обулся в новенькие ботиночки и от счастья не пошёл в них, а полетел. Но крылья мои скоро опустились. Не дошёл я и до Скородного, как стал волочить ноги. Ботинки оказались малы. Обулся я в них на шерстяной носок, а ещё к этому моменту, наверное, подрастоптал свои лапищи — ботинки жали ноги. Я снял носки, надел обновку на босу ногу, но, пройдя посёлок, снял их и повесил через плечо, как бережливый мужичок, носивший так свои сапоги всю жизнь, от деревни до деревни босиком, а по деревне в сапогах.

Босиком идти было холодно, а ещё болели пятки.

Пройдя на босу ногу, я набил мозоли, набил и содрал. Если не считать примерки, то надевал я ботинки эти на свои ноги первый и последний раз. Мало того, мне из-за них чуть не отрезали правую ногу… Вот что значит покупать обувь впритирку.

В пятом классе всё было новое: новая школа, новые учителя, новые уроки. И больше всего мне понравились стихи Никитина и Кольцова из хрестоматии и немецкий язык. Мне казалось, что я всё знал, всё пережил, что происходит в природе: и ненастья, и погоды, и вёсны, и зимы, но стоило мне начать учить:

как я понял, что я. совсем ничего и не видел. Вернее, видел, но не отличал одного от другого. Я считал, что ветер есть ветер, знай себе дует, пыль поднимает, тучи нагоняет, а оказалось, что он ещё и веет, и называется не ветром, а ветерком, а луг зеленеет, как бархат. От этих стихов я и стал на всё смотреть как будто другими глазами. Тогда я и пожалел, что Мишка отдал за что-то Мишке Назарову стихи, найденные мной на чердаке в глотовской школе. Теперь я их читал бы не переставая. Учиться в пятом классе я начал сразу на отлично. Эти оценки мне поставили за хрестоматию, за русский язык и за немецкий. Иностранный язык мне показался таким интересным и лёгким, что учить его мне ничего не стоило.

Я проучился почти до середины октября, но тут случилось неожиданное. Я заболел. Мне скрючило правую ногу, да так скрючило, что я плакал, ревел, выл, так, что до сего времени собственный голос в ушах моих стоит. Боль началась выше пятки, стала распухать икра и под коленом. Я не смог пойти в школу, лежал на печке и плакал от боли. В избе я был один. Сестрёнку увезли в Скородное в гости, там был праздник. Брат учился, а мать копала свою картошку, добирала последнюю, уделять мне внимание не могла, потому что нет-нет да мелькали в воздухе первые снежинки, подгоняли закруглять все земляные работы. Отца дома не было, учился на пчеловода.

На следующий день Мишка покатил в Спешнево к доктору Разговорову, привёз от него какой-то примочки, от которой я ещё больше ревел, потому что она сильно жгла кожу. Потом пришла бабка Феня, заговаривала мне рожу, а затем всё же привезли и доктора. Он смотрел ногу, попробовал её выпрямить — не получилось, спросил:

— Почему поздно за мной приехали?

— Да всё думали, пройдёт, — в слезах отвечала мать.

— Знахарок приводили?

— Была одна бабка, да никакая она не знахарка, только и знает, как рожу заговаривать, а никого не вылечила.