Алексей Леонов - Лёнькин букварь

В больнице мне пришлось пролежать ни много ни мало, а ровно шесть недель. Домой меня выписали всё равно с полусогнутой ногой. Доктор сказал, что она постепенно станет нормальной, надо лишь продолжать парить её, массажировать и ни в коем случае не простужать и не перетруждать: тяжестей не носить, не бегать наперегонки, не прыгать. Домой я приехал хроменьким. Мать указала мне на печку:

— Лежи теперь на печке и долечивайся. На улицу будешь выбегать — тебе же и хуже будет.

Поползли ко мне ребята с новостями. Первым пришёл Лёнька и рассказал, что Шурка Беленький выдал моей матери один секрет. А секрет был такой.

Осенью, перед тем, как мне заболеть, сошлись мы кучкой в нашей избе, и пришла тогда мне в голову хулиганская мысль. Я стал вызывать смельчака, кто обругает бога. В углу у нас висела большая икона с рыжим строгим богом. Мать принесла эту икону из Села, когда там громили церковь. Она несла её летом, перехватив поперёк полотенцем, несла на спине, как носят дрова. Была ещё и маленькая иконочка в окладе, какая-то божья мать. Я хотел, чтобы обругал бога Шурка Беленький, потому что дома его заставляли креститься и читать молитвы. Но он отказался, другие ребята тоже струсили, тогда пришлось мне самому показывать собственную удаль — и богу досталось крепко.

Я своё дело исполнил. Об этом разом и забылось, а напомнилось мне впоследствии матерью в больнице. Она пришла меня проведать, принесла гостинцев, но была в расстройстве. Я выздоравливал плохо. Хотя на ноге под коленом нарыв прорвался, но нога оставалась скрюченной и не заживала рана. Поговорив со мной, рассказав обо всём, мать вдруг спросила:

— Сыночек, правду ли говорят, что ты бога ругал?

У меня вспыхнуло краской лицо, загорелись уши и даже пошёл по телу зуд. Я не хотел, чтобы об этом знала мать. Она считала нас самыми лучшими из деревенских ребят, была уверена, что мы курёнка не заобидим, а тут её бога ругает сын. Признаваться всё же я не осмелился, ответил:

— Не ругал. Я только погрозил ему кулаком.

— Ах, да разве ж можно так! Видишь, вот он тебя и наказал за богохульство. Кто был с тобой и не ругал, здоровыми бегают по деревне, в школу ходят, учатся, а ты вот тут лежишь, мучаешься. Нельзя, сыночек, бога ругать. Его только почитать можно, молиться ему…

Мне было очень стыдно. Я поверил, что правда бог наказал меня. Ему ничего не стоило наказать меня. Взял скрючил ногу — и хромай себе на милость. Я чуть ли не заболел новой болезнью от раздумий и переживаний. Я даже плакал потихоньку. Ребята больничные сказали об этом сестре, а та позвала доктора, и он меня всего ослушал, осмотрел, спросил не раз, где и что у меня болит, кроме ноги.

— Нигде не болит, — ответил я. — И нога не всё время болит.

— А что же ты плачешь? — спросил доктор.

— Так, — ответил я.

— Нет, хитрец, мальчишки так не плачут. У тебя что, невеста в деревне осталась, по ней слёзы льёшь?

— Нету у меня никакой невесты, — ответил я.

— А что же у тебя за горе? — допытывался доктор. В горе своём я ему не признался, но когда он сготовился уходить, спросил:

— Доктор, а если бога поругать, заболеешь после?

— Во-первых, ругаться ты ещё мал, а во-вторых, ругань не украшает человека вообще. Ругаются только хамы, а мы с тобой к ним относиться не должны, не имеем права. Ну, а что касается твоей ноги, то заболела она у тебя по той причине, что твоя мозоль от новых ботинок захватила грязь, получилось небольшое заражение крови, всё это скопилось в подколенной части, не распространилось, к счастью, дальше, образовался нарыв, наименование которому флегмона. Ты пообещай мне, что больше ругаться не будешь, и не плачь впредь, не пугай нас.

Я рассказал Лёньке о причине моей болезни. На бога от стыда старался не смотреть. Он стал казаться мне строгим и злым. Я решил, что лучше с ним знакомств не водить.

В больнице нас в палате лежало шесть человек: трое мальчишек, мужчина и два деда. Один из мальчишек, ему было восемь лет, помер на наших глазах. У него были простужены лёгкие. Отец ходил с ним рыбу ловить, лёд на реке затопило водой. Отец нёс через лёд по воде мешок с рыбой, а сына вёл за руку тоже по воде. Рыбу они донесли, ей ничего не стало, съели, а мальчишка заболел, попал в больницу. Он был беленький и худенький. Его все любили, кроме деда, который был парализован и ходил по-петушиному. Когда этому мальчишке бывало хорошо, он бегал по палате, играл с нами в салки. Но за ним никто не гнался: кто был хромой, у кого сломана рука, дедам вообще не до игры было и от болезней, и от старости. Однажды он набегался, выскакивал в коридор, на крыльцо, пока его не привели с угрозой, что, если он не угомонится, его отправят домой и не станут лечить; лёг под одеяло и больше не вставал. Ему стало плохо. Он в три дня ещё больше похудел и побледнел, стал задыхаться. Ему делали уколы, поили лекарствами.