Алексей Леонов - Лёнькин букварь

— Пап, что? — испугался я.

— Ох, ох, — стонал отец. — Сынок, возьми суровую нитку в печурке, будешь мне операцию делать.

— А что у тебя, пап?

— Иголка большая вонзилась из подушки, — сказал отец.

Я захныкал, словно мне тоже вонзилась игла в голову.

— Да ты-то чего стонешь! — крикнул отец. — Помогай скорее!

Я ворочался в печурках, но не мог найти клубок. Найдя, уронил его. Он укатился в темноту. Хорошо, что размоталась нитка. Я поймал её, отрезал длинный конец.

— Вдевай нитку в ушко и вытаскивай иголку, — командовал отец.

У меня тряслись руки, словно у древнего старца, и постукивали, будто от холода, зубы. От длинной штопальной иглы торчал лишь маленький кончик. Я с трудом вдел нитку в ушко и потянул.

— Быстрее, рывком, — сказал отец.

Я вырвал иголку и бросил её. Отец облегчённо охнул, сказал:

— Молодец, сынок. Вырвал, а теперь обмакни палец в керосин и смажь рану. Надо же, такая беда. Наверное, в перья попала, когда мать подушку делала, а теперь мне в голову. Хорошо, что под кожей прошла да не до конца воткнулась. Была бы потом морока.

Ранка была почти незаметна. Я смазал её керосином, и мы легли. И тогда я узнал, что иголка может «ходить» в человеческом теле, пока не выйдет или не попадёт в сердце. О людях отец сам лишь слышал, а корову, убитую иголкой, он видел своими глазами. Мы разговаривали с отцом, пока не пришёл Мишка. Он улёгся к стенке, поговорил и уснул. Отец тоже задремал, а я долго не мог забыться сном. Я слышал шум зимнего ветра на улице. Мне представлялись колдуны, носящиеся с крыши на крышу, снующие по тёмным сараям и хлевам. Я боялся, что мать может поехать в такую ночь от города и заблудиться, замёрзнуть в поле.

Было это в новогодние каникулы. В школу нам не надо было идти. Я проснулся поздно. Мишка был одет, гремел вёдрами, помогал отцу. У отца разболелась голова. Мишка заставлял его лечь, но он не поддался уговорам, сам хозяйничал по дому, на колхозную работу в этот день не пошёл, отпросился у Кузьмича побыть дома. На второй день он съездил к доктору Разговорову, подлечился.

Вечером приехала из Москвы мать. Мы все собрались вместе. Переживания прошедшей ночи отодвинулись, а вскоре и забылись вовсе. Мать привезла гостинцев, обновки нам и что-то ещё, что скрыла от нас. Но меня это заинтересовало больше всего, и я не мог успокоиться, пока не раскрыл тайну. Это был колотый сахар, из-за которого я тоже заработал себе великолепную порку, о чём должен буду рассказать в другой главе, а пока, не заскакивая вперёд, поведаю о другом.

Наш дед Никита решил продать свой дом. Покупатель нашёлся сразу. Им был мой отец. Он очень обрадовался, что будет жить под родной крышей, вернётся к своему саду. Мать не соглашалась было менять привычное жильё, но стеснённость, маленький огород толкнули и её на переселение. У нас же радости не было конца, лишь мы узнали, что скоро переберёмся в дедовскую избу.

На нашу избу тоже нашёлся покупатель, Филипп Фомичёв, отец Шурки Беленького. Купля-продажа состоялась летом. Мы с Мишкой заранее стали делать себе в саду пуньку для спанья, чтобы ребята не делали налёты на груши и яблоню-конфеточку. Днём я сторожил сад, играя на покатой крыше сеней-коридора. Но переезд почему-то задерживался, хотя уже с Фомичёвыми был заключен договор на продажу им нашей избы.

Матери не хотелось переезжать в избу свёкра, где не было близко колодца, а ещё, как она говорила, её сердце чувствовало что-то неладное. И в один день это неладное пришло. Из Москвы нам была телеграмма встречать тётю Настю, отцову сестру. Отец быстро съездил за ней и когда привёз, то она объявила, что дом свой они нам продать не могут, потому что против продажи младший наследник, их брат, Михаил Никитич.

Удар для отца с матерью был очень страшный. Мы оставались бездомными. Мать тогда же заголосила, запричитала на всю деревню, словно на пожарище, запричитала о своей беде. Отец с трудом уговорил её уйти в избу и молчать, что слезами горю не поможешь, а лучше тихо посоветоваться, как быть, что делать.

Утром отец чуть свет ушёл в район в Корсаково, ушёл огородами, потому что и покупатель нашей избы собрался подаваться на отца с жалобой в тот же район. До Корсакова было двадцать два километра по одной дороге, на три больше — по другой, а отец нашёл самую короткую. Он видел, когда почти следом за ним пустился в путь и Фомичёв. Он был выше отца ростом, шагал шире, шёл себе и шёл, видимо не догадываясь, что противник его следует впереди. Отец решил, что далеко уйти от преследователя он не сможет, и выбрал себе прямой бездорожный маршрут.