Алексей Леонов - Лёнькин букварь

— Тебе что заботиться? — сказала Васькина мать. — Твои ребята способные. И старший всё будет помогать меньшому.

— Поможет, — сказала мать. — Да он и сам справится. Ждёт не дождётся школу. Оставила дома — сидит, не пришёл. Вся ребятня тут, а моего не видно.

Я сразу почувствовал, что краснею. Меня хвалят, что меня нет на лугу, а я тут, сижу верхом на лошади, жду, когда мне прицепят копну и я повезу её.

— Учи, Павловна, — сказала тётка Прасковья. — Я его выбрала в женихи своей Шурке. Дюже он мне нравится.

— Портки только надел, — ответила моя мать, — а ты уж и в женихи. Пока до женитьбы дорастёт, много чего может случиться.

— А ничего и не будет. Что ещё может быть?

Лошадь фыркнула.

— О, а к нам и возчик прибыл, — сказала Васькина мать. — А мы думали, нас тут и не найдут. Она взяла верёвку, обошла вокруг копны, накинула петлёй концы и скомандовала трогать. Меня она не узнала. И лишь я тронул лошадь, тётка Прасковья воскликнула:

— О, Павловна, говоришь, его нет, а он верхом на лошади. Вот так зятёк! Дома он сидит! Да кто ж в такую пору дома сидит? Погода, сено горит — все должны на лугу копошиться…

Она стала хвалить, какой я хороший да пригожий жених её дочери, за что я уже тогда и возненавидел её дочку Шуру, подстегнул лошадь, а за второй копной решил по ехать в другое место.

Возить сено к стогу больше не стали. Люди настроились к дому. Мужики всё не слезали со стога, утаптывали середину, наполняли сеном, пока стог не стал горбиться.

— Ну, вот теперь можно спокойно обедать, — сказал Федосей, слезший со стога последним. — Хоть и ливень иди — стогу ничего не будет.

Я упросил Мишку ехать с ним вместе верхом. Он снял с лошади хомут, спрятал его вместе с верёвкой в сено, сел за моей спиной — и мы покатили к деревне. Народ пошёл коротким путём. И опять затянулась песня. И пока сено не собрали в стога, каждый день над лугами слышались песни. И каждый день пелись новые. Так много знала моя мать и другие деревенские песен, что я и сосчитать не мог.

Лошадей искупали в пруду. Ребята отпустили их и стали купаться сами. Я сбегал домой, заглянул в огород. Скотина в огород не забредала, и мне ничего не грозило.

Однажды отец съездил за чем-то в Глотово, вернулся оттуда радостный. За обедом он шутил. Тогда уже не было сенокоса. В полях зрели хлеба. Над ржаными колосьями гулял ветер, перебирал их, словно волны на море. Отец ладил косарь-крюк косить рожь. И совсем мало дней оставалось до сентября. Отобедав, отец сказал:

— Ну, а теперь посмотрим, что тут нашему первокласснику передал учитель.

Отец развернул газету и показал мне букварь.

— Держи. По этой книжке ты будешь учиться. Нам с матерью не пришлось этим делом заниматься — я-то хотя два класса окончил, а мать совсем неграмотная, вы за нас учитесь… И чтобы не лениться! Вот тут на стенке всегда будут висеть лыки для лентяев.

От букваря пахло так вкусно, что мне показалось, его окунали в мёд. А краска на страницах заиграла перед глазами, будто цветы на нескошенном лугу.

— Бу-кварь, — прочитал я и открыл страницу с буквой «А». Тут же были и картинки.

— Дай-ка мне посмотреть, — попросил Мишка. — Ты читать ещё не умеешь.

— Да, не умеешь? А вот и умеешь. — Я открыл наугад страницу, стал читать: «Мама мыла раму». Что — не умею?

— Тут и Полинка прочтёт, — ответил Мишка. — Ты с конца начни.

Я открыл букварь ближе к последней странице, стал читать:

«А ну, Бишка, прочитай, что в книжке написано…»

Вместе с букварём отец принёс задачник. Подавая его мне, он сказал:

— К задачнику палочки надо готовить. Нарезать ровненьких, ореховых или кленовых, высушить, острогать, стёклышком почистить, чтобы не хуже других было.

— Можно, я после обеда пойду за палочками? — спросил я.

— Сейчас-то ещё рано. Рожь будем косить, принесёшь мне воду, тогда и нарежешь.

— Тогда долго, — возразил я.

— Не спеши. Всё равно не завтра палочки нужны.

Я не пошёл в тот день за палочками, созвал ребят и читал им букварь. В букваре было написано про всё. Мне понравилось про рамы. Я сразу вспоминал весну, когда отец выставлял вторые зимние рамы, высыпал на улицу из междурамья овсяную мякину с зелёными овсяными всходами, поднявшимися вместе с приходом тепла, а мать мыла окна — в избе становилось светло и просторно и тогда уже больше не возвращалась зима. Написано было в букваре и про сенокос, и про корову, и про овец, и про кроликов.

Лишь в августе я созвал ребят в Скородинскую вершину за ореховыми прутьями для счётных палочек. Я взял отцовский складной ножичек с деревянной новой ручкой, который он недавно сделал сам. Ножичек был острый, как бритва. Когда мы вышли за деревню, вдруг подул ветер, понёс тучи. Покрапал дождь. Мы решили соорудить шалаш у большущего придорожного камня-валуна, быстро принялись за дело. Я вскарабкался на ракитку и нарезал веток. Дождь стал расходиться сильнее. Мы дружно нарвали травы и соорудили шалаш, забились в него и стали громко разговаривать. Над нами вдруг кто-то заорал. Шурка Беленький выглянул и с криком: «Пьяный!» — вылетел из шалаша. Мы разом развалили шалаш, пустились через рожь к деревне. Пьяный мужик ушёл по дороге через выгон на Село.