Николай Дружинин - Жила-была девочка…

— Можно? — спросила она Алевтину Васильевну.

— Что? — не поняла та.

— Позвонить.

Алевтина Васильевна раздумывала какие-то мгновения. Потом решительно сказала:

— Звони!

Звонок рявкнул так оглушительно, что Юлька в испуге отдернула руку. И сразу же раскрылась дверь учительской, хлопнула дверь в классе, и какие-то люди выскочили в коридор.

«Пропала», — поняла Юлька. Надо было бежать, но ноги будто приросли к полу, и она стояла у кнопки, со страхом смотря на идущего к ней по коридору директора. У нее уже звенел внутри чей-то сердитый голос: «Смирнова, в учительскую…»

И тогда из-за ее спины навстречу директору бросилась Алевтина Васильевна. Что она сказала ему — Юлька не расслышала. Но директор остановился. И сразу же Алевтина Васильевна крикнула:

— Юля! Ты хочешь попрощаться со своей школой? Да? Звони, Юля! Звони! Ну смелее!

И тогда она снова нажала на кнопку, и звонок залился опять, оглушая Юльку, забивая голос Алевтины Васильевны, рождая эхо во всех уголках пустого школьного коридора. А Юлька все жала и жала на кнопку, оглушенная, растерянно улыбающаяся, забывшая обо всем на свете.

Потом она стояла у стены, ожидая, когда уши привыкнут к тишине.

— Ну? Все? — улыбалась Алевтина Васильевна. — Попрощалась?

— Нет!

— Ты будешь звонить еще? — ужаснулась Алевтина Васильевна и подняла руки вверх, собираясь заткнуть уши.

— Не буду, — успокоила Юлька. — Только я… Я не прощалась. Нет. Просто это… это звонок… наверно, в другую жизнь. Да, в другую жизнь. В совсем, совсем другую!

А потом она тихонько шла по улице, не глядя по сторонам, о чем-то думая, а Алевтина Васильевна шла чуть сзади, не прерывая Юлькиных мыслей. И лишь у самого дома сказала:

— Юленька, там мальчик… Который вчера утром… Он от самой школы за нами идет.

— Я знаю, — даже не подняв головы, ответила Юлька, хотя ни разу за всю дорогу не оглянулась. — Это Гоша. Только не надо… Пусть он потом… Мы еще…

И не договорив, шагнула в подъезд.

Раньше Юлька была уверена, что как только она закончит восемь классов, жизнь ее пойдет совсем по-другому. И вдруг оказалось, что изменить ее не так-то просто. Александр Сергеевич осторожно растолковал Юльке, что поступить работать она сможет лишь через комиссию по делам несовершеннолетних. А чтобы комиссия дала направление, надо ей доказать, что Юлька не может обойтись без работы. А чтобы доказать, надо, чтобы комиссия знала все.

И сразу пришла необыкновенная усталость. В каком-то сонном оцепенении Юлька гуляла с Борькой, делала что-то по дому. Даже думать теперь ни о чем не хотелось. Да и не о чем ей было думать. Школа, восьмой класс — это уже позади. А впереди нет ничего нового, только то, что знакомо до мелочей и давно постыло и от чего так хотела она убежать. И вот убегать нельзя. И надо или продолжать жизнь такой, как она есть, или идти в эту самую комиссию и рассказать «все».

Юлька отлично понимала, что это «все» означает открытую войну всему, что ее окружало, кто был ей и дорог и ненавистен. А хватит ли у нее сил на эту борьбу? Сейчас их не было ни на то, чтобы начать борьбу, ни на жизнь по-старому.

Так прошло несколько томительных дней. И вдруг жизнь вновь закрутилась в бешеном вихре событий.

Началось с того, что на пути пьяно гогочущей Тимофеевны и ее подружек встала хрупкая Алевтина Васильевна и срывающимся от волнения голосом сказала:

— Вон!

Пьянчужки сначала и ухом не повели.

— Я те вот покомандую, — отмахнулась Тимофеевна. — Мы тя, кобылу старую, враз умоем.

— Вон! — отчаянно закричала Алевтина Васильевна, разводя в стороны руки.

Тимофеевна усмехнулась, плечом легко оттерла Алевтину Васильевну в сторону и приказала подружкам:

— Проходите, бабоньки. А на эту стерву нам ноль внимания.

И тогда на лестничную площадку бурей вылетел вооруженный шваброй Александр Сергеевич. Разъяренный, ринулся он на пьянчужек, и весь дом с хохотом наблюдал, как вышвыривал он их с лестницы и гнал по улице, размахивая шваброй.

Потом пришла милиция. Опрашивали соседей, писали какие-то бумаги. Затем один за другим пошли люди в штатском. Одни были вежливы и тихи, другие чем-то возмущались, неоднократно допрашивали Юльку, и когда она о чем-нибудь не хотела говорить, сердито сопели. И опять пришлось вмешиваться Алевтине Васильевне.

С того дня чужие люди оставили Юльку в покое, но жизнь ее от этого стала не легче, хотя не приходили больше в квартиру мамины друзья и подружки и сама она была трезвой.