Вячеслав Колесник - Юность генерала Ватутина

Остановилась она возле ватутинской хаты, увидела Колю. Сумку свою опустила на землю, глаз с Коли не сводит.

— А позови-ка, хлопче, мамку.

Вышла из хаты Вера Ефимовна. Говорит цыганка:

— Давай-ка, милая, на твоего беленького погадаю, всю его судьбу тебе расскажу.

— Ох, да что про него рассказывать… — вздохнула Вера Ефимовна, глядя на сына. — Как батька с мамкой всю жизнь в нищете сидели, так и ему, бедолаге, никогда из неё не выбраться…

— Ой, не скажи, милая, не скажи, — вынимая из-за пазухи колоду карт, покачала головой цыганка. Пристально поглядела на мальчонку, разложила карты.

— Ну, и что они, твои карты, говорят? — волнуясь за сыновнюю судьбу, прижала к себе Николку мать.

Цыганка с минуту помолчала, затем погладила испугавшегося вдруг чего-то Николку по голове:

— Умный он дюже у тебя, милая. По всему миру слава о нём пройдёт…

Обрадовалось материнское сердце, засуетилась Вера Ефимовна, вынесла гадалке полторбочки муки… Вышла было цыганка со двора, затем обернулась:

— Подойди, милая, ко мне, ещё что-то скажу.

И произнесла тихим голосом, так, чтобы не слышал Николка:

— А погибнуть ему суждено в разгар своей славы…

Ойкнула приглушённо мать:

— Господь с тобою… — Подошла к сыну, перекрестила его, прикрыла вихрастую голову фартуком.

История эта с цыганкой, как утверждали сёстры генерала, есть сущая правда.

— И ведь всё сбылось — говорили они. — И про учёность его, и про славу, и про погибель…

Незаметно пролетели годы учения в Чепухинской школе. Вышел оттуда Коля Ватутин наипервейшим учеником. Другие едва по складам читать выучились да фамилию свою с горем пополам на листке выводят, а он уже не одну толстую книгу одолел. Почерк у Ватутина был аккуратный — залюбуешься. Не раз обращались к нему односельчане с просьбами — кому письмо написать, кому прошение.

И вот спешит он домой с драгоценным документом — со свидетельством об окончании школы с отличием. С отличием! Сам он безмерно рад, рад его успехам и учитель. Вручая своему способному воспитаннику бумагу с затейливыми подписями и печатью, ставил его Николай Иванович всем в пример, хвалил:

— Вот как надлежит учиться!

Заскочил сияющий Николка в хату: «Глядите!» Вытерла тщательно руки о фартук Вера Ефимовна, бережно взяла у сына документ:

— Молодец, Коленька, всем чепухинским нос утёр!

Подошла к божнице, аккуратно пристроила меж двух иконок школьное свидетельство, перекрестилась:

— Может, хоть один в люди выбьется…

— Выбьешься тут, — заходя в хату, ворчит отец, Фёдор Григорьевич. — Видать, и на этот год будет у нас недород…

Потирая рукой спину, сел на лавку:

— Ну-ка, Микола, покажь-ка свой документ…

Молча подержал в заскорузлых руках невиданную бумагу, покачал головой:

— Эх… Что учёному за плугом ходить, что неучёному — разницы нету…

— Как это — за плугом? — негромко спросила мать. — Давеча учитель заходил к нам, говорил, что дальше нашему Коле учиться надо, в Валуйках…

— Оно-то, может, и надо, а за какие шиши? И так еле концы с концами сводим. К тому ж, надо и остальных хоть как-то выучить…

Поднялся отец с лавки, виновато поглядел на побледневшего вдруг сына:

— Так что, прости, Николай Фёдорович, закончились, видать, твои курсы.

Ничего не видя перед собой, глотая слёзы, вышел Коля из хаты, забился в тёмный угол сарая. Он не в силах был понять, что всё это значит.

«Зачем тогда было меня хвалить? Зачем было радоваться моей учёбе? И кому теперь нужна моя бумага с печатью...»

Только поздно вечером, вдоволь наплакавшись, выбрался он из своего убежища. Лёг на телегу, стоящую за хатой, и долго-долго, пока не сморил его сон, глядел на далёкие звёзды…

Два дня ходил Коля сам не свой. Мать, как могла, пыталась утешить его: «Потерпи, сынок, поучишься ещё… Может, не только до Валуек — до самой Москвы доберёшься». Сочувственно поглядывал на младшего брата Павел — уж кому-кому, а ему лучше всех было известно, как хотелось Коле учиться дальше.

Прослышал обо всём и Николай Иванович, зашёл как-то вечером к Ватутиным.

— Фёдор Григорьевич, что ж вы парню дорогу закрываете? Неужто не видите, как он к грамоте тянется?

— Эх, мил человек, ромашка-цветок тоже к небу тянется, да выше берёзы никогда ей не вырасти. Где ж я денег возьму на его ученье? Да и к тому же… — замялся Фёдор Григорьевич, — не с руки мне его отпускать. Двенадцать годов скоро парню — считай что мужик, помощник…