Николай Внуков - Том Сойер - разбойник

С большим удовольствием предлагаем мы читателям новую повесть постоянного верного нашего автора — Николая Андреевича Внукова. Вот что рассказал он о себе, о своей новой повести и взаимоотношениях с нашей «Искоркой»:

— Первый рассказ, написанный мною для ребят — «250 марок», увидел свет в журнале «Искорка» в 1961 году. «Искорка» в то время была совсем молодая, ей только что исполнилось пять лет.

С тех пор я и журнал стали на двадцать лет старше. Меня приняли в Союз писателей, я написал четырнадцать книг, и за это время никогда не изменял журналу — каждый новый рассказ или новую повесть я приносил в «Искорку».

Ребята присылают в редакцию много писем, среди них часто попадаются такие, в которых писателей спрашивают: «Как вы начали писать!» Приходили такие письма и на моё имя. Однажды я сел и задумался: «В самом деле, как же я начал писать!» И вдруг вспомнилась школа, шестой класс, наша учительница литературы Полина Фёдоровна Рудич и… малярия. Я долго не мог понять, при чём тут малярия. И, как всегда бывает, неожиданно вспомнил всё. Как будто перед глазами начал прокручиваться кадр за кадром.

ДЕТСТВО моё пролетело в городе Нальчике, столице Кабардино-Балкарской республики.

В то время Нальчик ещё дремал в полукольце, зелёных гор, маленький, тихий, совсем не похожий на столицу. Говорили, что раньше он назывался даже не городом, а слободой. Слобода Нальчик…

Белые дома тонули в садах.

По обеим сторонам главной улицы — Кабардинской — шеренгами стояли старые, кряжистые акации. Весной они закипали белым цветом и так тесно переплетали ветви над головой, что улица превращалась в зелёный туннель. В туннеле звенели пчёлы и сонно пахло мёдом. Изредка проезжала машина или пролётка, запряжённая тонконогой кавказской лошадкой, — и опять тишина.

Прохаживались по улице утомлённые отдыхом курортники из санаторного городка Долинское, дремали у голубых сундучков на колёсах мороженщицы, кокетливо переступали по тротуарам куры.

По Кабардинской можно было пробежать босиком, и никто не показал бы на тебя пальцем и не удивился бы.

Мы так и делали — выскочишь из класса и ещё в школьном дворе сдираешь с ног надоевшие за день ботинки или сандалии. Ох как приятно было шлёпать распаренными ногами по прохладному в тени асфальту и по тёплым золотым пятнам солнца!

Восемь школ было в городе.

Я учился во второй — она стояла на высоком обрыве над самой речкой, закрытая до крыши всё теми же ярко-зелёными акациями.

Мы учились в первую смену.

Первая смена — самая лучшая. Пока сидишь на уроках, вода в речке успевает хорошенько прогреться, и как только грянет последний звонок, мы наперегонки бросаемся к спуску с обрыва и мчимся на берег, усыпанный гладкой белой галькой.

Речка мелкая, горная, её можно перейти, завернув брюки выше колен.

Из больших камней мы строили запруды, так, чтобы вода поднялась в них хотя бы по грудь, и купались до тех пор, пока губы не становились, синими и всё вокруг казалось на один цвет. Купаться можно было с апреля до самого октября, и мы не теряли времени даром.

В шестом классе я сидел в третьем ряду у окна, за третьей от учительского стола партой. Рядом со мной сидел Орька Кириллов. Полное его имя было Орион. Я завидовал. Он был единственным мальчишкой в городе с таким именем. Ну что — Колька? В нашем классе Колек было трое, считая меня. А вот Орион…

К тому же он был выдумщиком.

Он выдумывал такие штуки, которые мне — хоть тресни — не выдумать.

Это он первый подал идею стрельбы из стеклянных трубок, похищенных в химическом кабинете.

Сначала мы стреляли из них жёваной промокашкой.

Но промокашек из тетрадок ненадолго хватило.

И тогда Орька усовершенствовал боевые качества трубок. Однажды он принёс полный карман пшена.

И наши трубки заработали, как пулемёты.

Первые два урока класс был подавлен пшённым террором. Но после большой перемены ребята пришли в себя.

Нас били поодиночке.

Меня — Игорь Миронов, который после географии вычесал из своей роскошной шевелюры целую горсть пшена. Орьку — Владик Кощеев. Там было хуже — Владику пришлось раздеться в туалете до трусиков и вытряхивать пшено из всех швов одежды.