Юрий Яковлев - Самая высокая лестница

Вместо привала наступил самый трудный участок пути. Девочка вдруг подняла голову на учительницу и, как бы рассуждая сама с собой, заговорила:

— Лида спала на минах и приносила на станцию яйца… в корзине. И передавала вам сведения для партизан. Но на этот раз вы не пришли…

— Я не пришла! В том-то и дело!

— Вы не пришли. Лида сама понесла сведения к партизанам. И попала в засаду…

В класс снова заглянула стриженая голова. И тонкий голосок, заикаясь, повторил:

— Вв-вас директор зз-зовёт!

Завуч не услышала голоса и не увидела стриженой головы, она как бы покинула класс и перенеслась в далёкое тяжёлое время, когда взрывались эшелоны врага, а тринадцатилетние девочки погибали наравне со взрослыми бойцами.

Девочка тоже не заметила посланца директора. Она продолжала отвечать на трудный вопрос:

— Вы не пришли, потому что были ранены. Раненые не могут ходить… Вы были ранены…

Антонина Ивановна молчала. Тогда девочка дотронулась до руки учительницы.

— Вы же были… были!..

Девочке казалось, что завуч никак не может вспомнить, была ли она ранена накануне того дня, когда схватили Лиду. Силится и никак не может вспомнить. И, чтобы помочь ей, девочка спросила:

— У вас болит плечо?

Антонина Ивановна как-то механически погладила левое плечо правой рукой.

— Болит временами, по погоде…

— Вот видите, болит по погоде! — обрадовалась черноголовая: наконец-то ей удалось убедить Антонину Ивановну, что она была ранена.

— Теперь, когда заболит старая рана, вспоминаешь не о войне, а о поликлинике, — рассеянно сказала учительница.

А девочка уже двигалась дальше:

— Когда Лиду вели на расстрел, она крикнула: «Передайте маме, что меня ведут на расстрел!»

Эти слова так непривычно прозвучали в пустом классе, что Антонине Ивановне показалось, будто она слышит голос своей маленькой боевой подруги — пионерки Лиды Демеш. И сама Лида стоит рядом: беленькое лицо, ровные, низкие брови, внимательные серые глаза, глядящие чуть исподлобья…

И голос, удивительно похожий на Лидин, произнёс:

— Мне пора на кружок… Я хожу в танцевальный…

«Лида тоже ходила в танцевальный», — подумала бывшая

партизанка Тоня Кулакова.

Дверь тихо затворилась. Теперь уже в пустом классе сидела не девочка, которая, когда рисует, облизывает кисточку, а строгая наставница. Антонина Ивановна всё же решилась поднять глаза, чтобы не обнаружить, что Лиды Демеш нет рядом. Она продолжала оставаться в том трудном и бесконечно дорогом времени, куда её неожиданно привела черноголовая девочка и откуда, заглушая все звуки жизни, долетали слова:

«Передайте маме, что меня ведут на расстрел!»

От автора.

В этом рассказе очень мало вымышленного. И всё, что связано с маленькой белорусской пионеркой — героиней Лидией Демеш, — правда.

Лиде Демеш было всего тринадцать лет, когда она была активным бойцом Оршанского подполья. Пусть этот рассказ напоминает о Лиде тем, кто её забыл, и познакомит с ней тех, кто её не знал.

Когда Корзинкин прибыл в редакцию армейской газеты, он был похож на большого растерянного птенца, который залетел не в своё гнездо.

Сходство с птенцом ему придавали маленькие живые глаза, длинная худая шея и не по росту короткая шинель — рябенькая, отдающая в рыжину. В редакцию он приехал прямо из дома с Малой Дмитровки, и от него ещё пахло московской квартирой. Даже шинель и грубые кирзовые сапоги не могли скрыть в нём глубоко гражданского человека. Вместо «есть» он говорил «хорошо», вместо «здравия желаю» — «доброе утро», поворачивался через правое плечо, а честь отдавал растопыренной пятернёй. Товарищи по редакции подтрунивали над ним, хотя эта не выстуженная и не выжженная войной домовитость будила в них какое-то родное, щемящее чувство.

Но не только внешность напоминала в Корзинкине птенца. Была в нём какая-то неотвратимая, птичья жажда действия. Он, казалось, только ждал удобного случая, чтобы оторваться от насеста и полететь. А там что получится!..

В разгар боёв под Москвой редактор послал Корзинкина на передний край за материалом.

— Будьте осторожны! — напутствовал он нового сотрудника. — Пуля — дура, она может не разобраться, что вы не строевой капитан, а интендант третьего ранга.

— Хорошо, — ответил Корзинкин и, вместо того чтобы откозырять, протянул редактору руку для прощания.

Редактор криво усмехнулся, но руку Корзинкину пожал.