Светлана Полякова - Княжна

— Правда всегда нужнее, да и вряд ли Елена Аннушку в живых оставила… сам знаешь, как наше солнышко зверье любит! Так говоришь, зло пришло в город?

— Пришло, матушка! — вздохнул он. — Елена княжит теперь… Князя же не видал никто. Может, и нет его в живых! Холод могильный в городе, да радуются разбойники, потому что им свободу дали… Одни попойки целыми днями да грабежи! Худшее умолчу, пугать тебя не буду…

— Как же люди? — сокрушенно выдохнула няня.

— А что же они смолчали-то? Вот и получают заслуженное… Когда Светлого Ангела на их глазах в оковах везли, никто слова не сказал!

— Страх в душе — как болезнь, — сказала няня. — Разве ты за болезнь человека судить станешь? Не тому я тебя учила, Андрей!

— Знаю, матушка… Только и в моей душе страх. Вот с вами, в лесу, — словно душа оживает, а стоит к городу подойти — черным в глазах все становится… Ноги замирают, идти не хотят.

— Не уходи.

— Не могу. Страх — его побеждать надо. Только Каната вам оставлю — боюсь за него! Пока Елена распорядилась только бесполезных животных извести, а полезных себе забирает, в рабство… Канат же мне больше брата, как я его в рабство отдам? Да и вам с ним спокойнее будет…

Не понравились няне речи Андрея. Словно прощался он с ней навеки — но она сдержала слезы, подступившие к глазам. Не ослабляй душу страхом, приказала она себе.

— Как же ты к нам доберешься? — только и спросила она, уже зная истинный ответ.

— На ногах проще, — ответил он. — А может, на крыльях прилечу…

И засмеялся грустно. Поднял голову, украшенную золотистыми кудрями, и долго-долго смотрел в небеса — словно выбирал место для себя на одном из плавно проходящих облаков.

— Как корабли под парусами, — мечтательно выдохнул он. — Все плывут куда-то, в чертоги светлые… К Светлому Богу…

И стряхнул с себя печаль, обернулся к няне.

— Прощай, матушка! Княжну сбереги Даст Господь, и в наши края весна вернется!

И, не обернувшись, пошел обратно — в Город, исполненный тьмы…

Маленький цветок откроет железную дверь…

Ах, зачем ты только сказал это, отшельник? Сколько бед обрушилось из-за твоего пророчества…

Андрей шел, стараясь не оглядываться — словно взгляд назад мог выдать его.

— И почему мне кажется, что княгиня на меня всегда смотрит? — усмехнулся он, покачав головой. Словно наваждение…

Ему и на самом деле казалось часто, что княгиня не отходит от него ни на шаг — только одно место от нее скрыто.

Лес.

Но сейчас Андрей уже покинул его, и шел по дороге. Появились первые домишки — перекошенные и враждебные. До чего же мир дошел, если лес кажется самым безопасным местом, — вздохнул про себя Андрей.

Дома были заперты, и пустынны — словно и не было в них никого.

Только княгиня Елена и ее верные псы…

— Не стану собак обижать. Это сами они себя зовут псами.

Знал Андрей им имя, но помнил и строгий наказ матери — никогда не называть человека бесом. А Еленина гвардия — как ни посмотри, все таки состояла из людей.

— Да люди ли они? Может, и впрямь бесы?

Он уже прошел по улице, где царила жуткая тишина — ни лая собаки, ни ржания лошади… Уж о кошках и говорить не приходится. Что там кошки — Елена повелела и птиц всех извести. Какие успели — в лес подались.

— Вот и княженка, словно птичка, — улыбнулся про себя Андрей, вспомнив хрупкую светловолосую девочку.

Маленький цветок…

Город уже возник перед его глазами, пытаясь обмануть его роскошными хоромами, украшенными светлыми, красочными витражами.

Что толку в витражах, если в душах темно и пусто?

Только из харчевни доносились пьяные голоса — это псы праздновали новую победу.

Никогда еще Андрей не думал, что тишина может быть такой пугающей!

— А все-таки пока жив тут хоть один человек, город не мертвый, — прошептал Андрей, и, оглянувшись, перекрестился на то место, где еще вчера был крест, зовущий в небеса.

Теперь на этом месте ничего не было — только остов сгоревшей церкви, но Андрей на одно мгновение увидел — крест словно сплелся из белоснежных облаков, явился на минуту.

— Не оставил Ты нас пока, Господи, — вздохнул Андрей, и пошел дальше.

Теперь, после чудесного видения, и на душе стало легче.

Княгиня сидела, уронив изящную, унизанную драгоценными перстнями, руку на колени. Лицо ее было задумчивым, отстраненным, словно она находилась сейчас далеко отсюда — и можно было бы даже назвать это лицо прекрасным, если бы не упрямая, жестокая складка возле губ.